Младороссы
Шрифт:
Сэр Чарльз Марлинг и его жена Люси, добропорядочная английская чета, приютили Дмитрия и его ординарца, чем возможно спасли им жизнь, поскольку средств покинуть Персию у них не было, а остававшиеся там русские солдаты, окончательно осознавшие себя большевиками, при случае, встретив Дмитрия, задержали бы его, чтобы подвергнуть революционному трибуналу.
Так в течение нескольких вечеров подряд, собираясь той же компанией на кухне, Мари выудила у Петра некоторые подробности пребывания Дмитрия на Ближнем Востоке, о котором тот не любил вспоминать. Так она узнала, в каких чудовищных антисанитарных условиях им приходилось жить по дороге из Тегерана в Бомбей, куда они двинулись с Марлингами,
***
Узнать о жизни Дмитрия, в те времена, когда они были разлучены и даже не имели сведений друг о друге, было чрезвычайно интересно для Мари, но вскоре эти разговоры прекратились. Петр, видимо решив, что сболтнул лишнего, что может не понравиться Дмитрию, предпочел больше не отвечать на вопросы Мари и перестал по вечерам заходить на кухню, а намерено заходить к нему, в его комнату, Мари не хотела. Она снова вечерами оставалась наедине со своими мыслями, но после рассказов Петра, ей почему-то было уже не так одиноко. Эти рассказы косноязычного ординарца о ближневосточной жизни Дмитрия, стали для нее подобно сказкам Шахерезады. Они дали пищу ее воображению и некоторое время после этого, в ее сознании всплывали картины того, как могли выглядеть события, произошедшие с Дмитрием и каково ему, выросшему под неусыпным взором заботливых нянечек, наставников и лакеев, было терпеть подобные перипетии и лишения.
2 часть
ПАЦИЕНТКА
В исканиях любви жалеем мы себя
И восторгаемся своей притворной властью
И часто, думая, что любим высшей страстью,
Ничем и никому не жертвуем, любя…
Бодя Палей
1. Начало работы. Нади
Из Греции Дмитрий и Одри вернулись накануне Рождества, и это было первое Рождество за время изгнания, которое Дмитрий встретил ни в гостях, ни в отеле и ни в съемном жилье, а в своем (как он отныне полагал) доме. За время отсутствия хозяйки, в особняке Эмери, в спальне Одри и еще нескольких комнатах, был произведен ремонт и хозяев уже встретили посвежевшие и принарядившиеся апартаменты.
Сам медовый месяц пролетел как одно мгновение, но в отношениях Дмитрия и Одри он продолжался и по возвращении в Париж, только теперь дни были наполнены, как считал Дмитрий, не только блаженной негой, но и осмысленной и полезной деятельностью.
С работой в винодельческой фирме было покончено, и Дмитрий решил посвятить свое время действительно большому и важному делу – помощи русским эмигрантам. Благо теперь для этого ему не нужно было исхитряться в поиске денег для этой цели, поскольку значительные суммы теперь всегда были у него под рукой. Одри жила на ренту, которую получала с семейного строительного бизнеса в Цинциннати, которым заправлял ее старший брат Джошуа – высокий, добродушный, он походил на Романовых и сразу произвел на Дмитрия приятное впечатление во время того знакомства в храме. Отныне часть ренты Одри поступала на отдельный счет для Дмитрия и которая, согласно подписанному ими брачному договору, даже в случае их развода продолжал бы ему причитаться. Управляющий делами Эмери в Париже мистер Уолш следил, чтобы финансовые дела молодой семьи были в порядке, а заодно по просьбе Джошуа, следил за тем, чтобы Одри и ее муж не тратила деньги попусту. В свою очередь, Дмитрий испросил Кирилла Владимировича, для Одри титул княгини. Отныне куда бы они ни пошли, всюду Одри представляли, как княгиню Анну Ильинскую, и никак иначе.
***
Каждое утро, позавтракав, Дмитрий заходил в свой кабинет, под который ему отвели одну из комнат, и занимался просмотром бумаг. Сарафанное радио среди эмигрантов работало довольно быстро и слух, что великий князь Дмитрий, о котором последние несколько лет было мало, что слышно, снова открыт для общения и к тому же основал фонд помощи, быстро распространился по русскому Парижу. Люди начали посылать Дмитрию письма. Молодой человек с нордической внешностью по имени Владимир Збышевский, которого порекомендовал Казем-Бек и который теперь выполнял при Дмитрии обязанности секретаря, собирал через разветвленную сеть Союза информацию о тех людях, чьи письма почти каждый день приходили на улицу Рейнуар, удостоверяясь в достоверности изложенной в них информации. Каждое утро он клал на стол Дмитрия отчеты о просителях и, ориентируясь уже на эти отчеты, Дмитрий принимал решения о помощи.
Читая письма и отчеты к ним, Дмитрий постиг всю глубину и масштаб бедствия в котором оказались люди, вынужденные или не пожелавшие остаться на родине. Люди, прежде жившие в Петербурге и Москве, или в своих имениях, не знавшие недостатка в комфорте и достатке, прекрасно воспитанные и образованные, говорившие на нескольких языках, теперь вынуждены были влачить жалкое существование в промышленных районах Парижа, ютясь, часто большими семьями, в крохотном съемном жилье и трудясь на тяжелой неквалифицированной работе. Это ситуация требовала исправления, и Дмитрий решил, что именно на нем, как на представители Дома Романовых, который правил русскими людьми триста лет, лежит ответственность за этих несчастных и в силу появившихся у него вновь возможностей он должен помочь им.
Все просьбы, что приходили к Дмитрию, он разделил на три категории: в первую, он откладывал письма, в которых просто просили денег, и их было большинство; во вторую, он отбирал те, в которых люди просили покровительства, протекции или заступничества; в третью, Дмитрий откладывал, как он сам их назвал «ритуальные письма», те в которых, люди, как правило, ничего не просили и не на что не жаловались, а просто желали встречи с ним – кто-то хотел возобновить старое знакомство, кто-то засвидетельствовать свое почтение, а кто-то просто поглазеть на великого князя. Дмитрий засучил рукава, и при поддержке Збышевского приступил к осуществлению своей миссии. Люди начали получать деньги.
***
Вскоре в особняк на улице Рейнуар нанес визит Казем-Бек в сопровождении двух младороссов, одного звали Кириллом Елита-Вильчковским, другого Борисом Лихачовым. Обоим было чуть за двадцать. Очень разные внешне и по темпераменту (Вильчковский был крупным и апатичным молодым человеком, в то время как Лихачов был невысоким и очень бойким) они с одинаковым восхищением смотрели на Казем-Бека, безоговорочно признавая его авторитет.
Одри, как гостеприимная хозяйка, встретила гостей роскошным ланчем, за которым следила за тем, чтобы никто из гостей по скромности своей не ограничился одним чаем. Она видела, как бедно одеты, сопровождавшие Казем-Бека младороссы, обратив внимание на заношенные до заплат на локтях пиджаки, на застиранные до потерявших всякий цвет воротники рубашек и заметив стоптанные каблуки на башмаках. При этом сам Казем-Бек был одет если не дорого, то не без налета лоска.
Конец ознакомительного фрагмента.