Младший брат
Шрифт:
— Нет, дорогая Клэр, нет.
— Но...
— Я знаю, что ты хочешь сказать. Сначала поэта убили, потом продают его стихи иностранцам. Водки хочешь? Зря. Хочу тебя предупредить, что в наших разговорах я не буду изображать из себя служащего Конторы. Можно? У меня этот обезьяний цирк уже вот где сидит. — Он поднес руку к горлу. — Скажу по секрету: я нормальный человек, точно такой же, как вы, случайно ставший профессиональным болтуном. А насчет Мандельштама...—Он вспомнил слова Струйского.—На черном рынке, пожалуйста. Семьдесят рублей. Или шестьдесят.
— Ты не откажешься взять у меня одну?
— Почему нет? Беру же я виски, сигареты, чуингам и прочее.
— Хоть бы спасибо сказал, — обиделась Клэр.
—
— Кто такой этот Андрей?
И снова помрачнел гид-переводчик Соломин. «Господи правый,— плакала вчера Света, — откуда ты взялся такой на мою голову? Ты ненормальный, Марк, ты просто урод, ты сравни моих друзей со своими! Почему, почему, почему, черт бы тебя подрал, мои знакомые не уезжают в Израиль, не поладают в лагерь за хулиганство, не сочиняют антисоветчины, не...» «Брось разоряться,—хмурился Марк,—подумала б лучше, как помочь моему брату». «Этому идиоту? — Голос Светы, обыкновенно довольно мелодичный, то и дело срывался на совершенно непристойный визг.
— Напомогалась! Он что, маленький? Он о чем думал, когда переправлял за границу свою писанину? Что ему Ленинскую премию дадут?» «Он поэт,— втолковывал ей Марк,— понимаешь, ПО-ЭТ!»
При последних словах, произнесенных куда громче, чем следовало бы в этот поздний час, в стену уютной Светиной квартирки постучал не то кулаком, не то ботинком сосед справа, одинокий детский писатель, и дальнейшая перебранка продолжалась шепотом. К третьему часу ночи, вздыхая и изредка переругиваясь, они наконец кое о чем договорились. Все прожекты Марка особенно после поправок осторожной невесты были, разумеется, хилыми, ненадежными, несерьезными. Оставалось надеяться лишь на то, что псевдонима не раскроют. Той же ночью в глухую литовскую деревушку полетела телеграмма, казавшаяся Марку чудом конспирации: «ТЕТЯ СОФА СЕРДИТСЯ ОБЕЩАЕТ УСТРОИТЬ БОЛЬШОЙ СКАНДАЛ НЕ ТОРОПИСЬ ВОЗВРАЩАТЬСЯ БРАТ». Вернувшись с почты, Марк разделся и лег в теплую постель рядом с невестой. «А я ему еще переводов достала, — пробормотала она сквозь сон, — скотина твой Андрей и больше никто...» «Это папаша твой скотина»,—чуть было не ляпнул Марк, но вовремя прикусил язык...
И настало время покидать Москву. Хорошо позавтракавшие американцы веселились в автобусе, как подростки. Кто-то махал рукою прохожим, другие кричали в окошко: «До свидания, друзья!», третьи подтягивали Диане, запевшей детскую песенку. «Напрасно, напрасно проболтался я в первом отчете, что Клэр говорит по-русски, — размышлял Марк, — еще поставят хвост в каком-нибудь Ташкенте...»
Начало дороги — быть может, самые волшебные минуты жизни. Иным надоедают разъезды, иные коллеги Марка, хлебнув командировок Конторы, через год —-другой уже упрашивают Ариадну пореже отсылать их из Москвы. Что ж, можно понять — семья, дети. Глупые, глупые барышни из Конторы, выходящие замуж за недалеких инженеров в мешковатых брюках, за геморроидальных чиновников, лысеющих к тридцати годам... Глупые барышни, рожающие таких же глупых детей... иди в монастырь, Офелия, иди в монастырь... а я останусь в прогнившем датском королевстве, и будет время — упаду от удара клинка...
— Марк! Ты не заснул?
— Что вы, мисс Уоррен! — Просыпаться Марк умел мгновенно. Обворожительная улыбка, поворот в кресле. — Я к вашим услугам, как всегда.
— Марк! — сияли опасным блеском глаза его собеседницы. — Мне так безумно, безумно нравятся советские дети! Скажи, мы не сможем во время путешествия посетить школу? Советскую школу, где воспитываются эти замечательные малыши?
— Увы, дорогая Хэлен, все советские дети на каникулах. Однако,—еще одна медовая улыбка,— попробую устроить детский сад или пионерский лагерь. Раньше надо было сказать, я бы телекс послал. А может быть, нам уже запланировал такой визит кто-нибудь
— А в какой аэропорт мы едем?
— Во Внуково!—Раздраженный Марк взял микрофон.—Дамы и господа, сообщаю интересующимся, что мы отнюдь не возвращаемся в Шереметьево. В Москве целых четыре аэропорта. Заодно могу сказать, что авиатранспорт в СССР — один из самых дешевых в мире, даже в пересчете на зарплату. Например, перелет в Сочи стоит всего двадцать семь рублей, это за полторы тысячи миль, дамы и господа, разве плохо? Полетим мы на реактивном самолете, в воздухе пробудем чуть больше двух часов...
Вдоль шоссе потянулись овраги, рощицы, жиденькие подмосковные поля и луга, темно-зеленые после короткого утреннего дождя. Соврав что-то в микрофон по поводу промелькнувшей разрушенной церкви, Марк закурил и затих, переводя квелый взгляд с одного туриста на другого.
Сочинский рейс задерживался. Марк сдал багаж, зарегистрировал билеты и развалился в кресле, всем видом демонстрируя, что предпочел бы предоставить американцев самим себе. Он знал по опыту, что тосковать клиент начинает, когда самолет опаздывает часа на два-три, а тут был всего час и развлечений выше головы. Был в зале ожидания для иностранцев киоск все той нее «Березки», имелся цветной телевизор с удалыми комбайнерами и столик, заваленный бесплатными брошюрками на глянцевой бумаге, а главное — буфет, где бутерброды с черной икрой, подумать только, продавались за какие-то сорок три копейки. Снова заикнулся профессор о письме, и снова Марк не захотел его взять, только еле приметно кивнул в сторону Хэлен, уже углубившейся в брошюрки, да на слоняющихся по залу ожидания двух молодых людей в штатском — может, они, конечно, и не те, за кого принимал их Марк, да береженого Бог бережет. Он уже знал от самого Ивана, что тот получил в подарок пачку восковок и даже ухитрился напоить непьющую Руфь. Услыхав же о статье, порученной прозаику, Иван, побледнев, понес околесицу, вроде «предупреждал я, какой негодяй этот твой будущий тесть».
— Андрей читал отрывки на твоих семинарах?
— Мои ребята — скала! Да и о самих семинарах чекисты ничего не знают. Яков с Владиком все взяли на себя. А кого еще таскали из ваших? Всех, кто был на последнем заседании. И тебя?
— Меня-то как раз больше других, — неохотно сказал Иван.
— И ты молчал? — поразился Марк.
— Подписку взяли,—промямлил Иван,—но даже не в этом дело...—Иван облизал свои порядком пересохшие губы.—Тяжелая вещь — схватка свободного человека с тайной полицией. Они думают, что вертят мною, как хотят.
— Но зачем ты вообще с ними связался?
— Я путаю им карты,—пояснил Истомин,—дезинформирую, зарабатываю доверие. Направляю по ложным следам. Зарабатываю самому себе свободу действий.
— Сожрут они тебя, Иван, — сказал Марк с неожиданной грустью. — Они все равно сильнее.
— Не так все просто. Серьезнейшая идет игра. Ты, надеюсь, не подозреваешь меня в стукачестве?
— Заткнись!
— Ну и отлично. Вернешься с юга — расскажу побольше. Он дожевал свою булочку, допил тепловатый кофе с молоком и вышел из переполненной столовой. Торопился на службу и Марк...
А в зале продолжала играть допотопная музыка, и гид-переводчик Соломин, пожалуй, слишком часто встречался взглядом с «туристкой Фогель» — так и не смог заставить себя произносить ее фамилию на англосаксонский манер. Он выведал, что живет она в Нью-Джерси, что отец с и мать — из перемещенных лиц, ухитрившихся после войны избежать высылки на родину, в лапы к любителю «Киндзмараули»,—- во Франции обзавелись дочкой, в двухлетнем возрасте увезли ее в Америку. Узнал Марк, что у заокеанской гостьи имеются муж Билл и четырехлетний сын Максим, по которому она «страшно» соскучилась. О профессии не спрашивал — уходя позавчера из гостиницы «гулять по городу», Клэр держала под мышкой складной мольберт.