MMMCDXLVIII год(Рукопись Мартына Задека)
Шрифт:
— Странно было бы видеть небо и не поклоняться ему!.. но… когда вы обратили на меня взоры… когда… они остановились на мне… я благодарил судьбу, что она одарила меня зрением и чувством… но я спросил себя: кто я? Стою ли того восторга, который вы внушили в меня?..
Вдали послышались голоса. Смущенная Клавдиана хотела идти; но неизвестный удержал ее. — Нет! — сказал он — я готов окаменеть в этом положении, если вы не дадите мне верного слова бить здесь чрез два часа!.. На одно только мгновение, слышите ли! на один миг!.. Говорите: да!.. говорите скорее!
— Да! невольно произнесла чуть внятно волнуемая страхом Клавдиана.
— Этот звук для меня надежнее клятвы! — сказал Синий плащ, опустив руку Клавдианы. Она бросилась по аллее, к подруге, которая в продолжении разговора её с неизвестным, отдалилась.
Долго смотрел неизвестный на след удаляющейся Клавдианы; она скрылась.
— Женщины…, всегда и везде женщины! сказал он наконец. Новая, неожиданная победа!.. Но, скорое начало требует скорого конца; иначе все дело испорчено!.. О, я желал бы сойти с ума, от восторга, когда она будет моею!.. сойти с ума… убить себя, после блаженной минуты, чтоб не испытать, потери блаженства!..
Он исчез в рядах густых дерев, пробираясь к ограде сада со стороны набережной.
Между тем Клавдиана догнала подругу свою. Полная чувств и мечтаний, она схватила ее за руку, но не могла произнести ни слова.
— Вы хотите сердиться на меня, Клавдиана?
— За что?
— За то, что я оставила вас одну, защищаться от слов знакомого незнакомца.
— Он ничего мне не говорил… — произнесла тихо смущённая Клавдиана.
— Ничего?.. это худо, в таком случае наши замыслы кажется ничтожны. Подобные встречи редки… Если они равнодушны… то родителю вашему и вам придется согласиться на предложение Колумбийского посланника…
— Нет! вскричала, — Клавдиана — этого не будет!
— Что же будет?
— Он много сказал мне… — произнесла тихо Клавдиана и бросилась в объятие подруги своей.
— Это дело другое! Если есть начало, то и развязка будет. Как желаю я, чтоб сбылись надежды наши! от них зависит и мое счастие; я буду неразлучна с вами!.. вы верно не захотите заменить другою ту, которая вас так любит?
— Какой странной вопрос! — отвечала Клавдиана.
Я в первый раз видела так близко Властителя. Как он прекрасен, величествен; говорят однако же, что, но всех чертах его лица видна доброта, а он мне показался таким суровым.
Показался!.. Длинный плащ и навислая, как черная туча, шляпа омрачат и черты ангела.
— Когда вы показали мне его, то взор его искал уже вашего? Какие глаза! он ими сожжет хоть кого! Я не удивляюсь, что вы узнали его в толпе.
— Довольно его видеть только один раз, чтоб узнать повсюду. Величественная его наружность заметна между миллионами. И не я одна, все стоявшие около него не долго всматривались в знакомые каждому черты Властителя; все узнали его; но он, кажется, этого не желал.
— Конечно, за чем бы ему и скрываться от народа… Впрочем… это могло быть с намерением.
— Какие слова! нужно ли Властителю подражать в изъяснении чувств своих простолюдинам? Это просто случай.
— Я не согласна с вами: Любовь у всех с одинакими причудами; таинственность в скрытность увеличивают наслаждение… Но, вы говорили, что он вам очень много сказал?… Что-ж он сказал вам?
— После узнаешь; теперь лучше посоветуй мне: говорить ли об этой встрече батюшке?
— Не думаю. Не худо подождать немного. Это разрушит очарование; при том же, от радости, что давние желания его исполняются, он все испортит какими-нибудь намеками, что знаешь привязанность к вам знакомого незнакомца.
— Когда голубь летит в силок, то подгонят его не нужно, чтоб не спугнуть. Между тем, не мешает вам основательнее увериться в чувствах Иоанна? Слова и пламенные взгляды не есть еще доказательства истинной любви. Иоанн молод, он может забываться.
— Ты судишь о Властителе, как о человеке обыкновенном! — произнесла Клавдиана с сердцем.
— О нет, я хотела сказать только, что он Властитель, воля его, а отчет одному Богу.
— А своей совести?
— Да, конечно, и совести; но за лесть женщинам совесть никого еще не мучила.
— Слыхала ли ты общий голос, — сказала гордо Клавдиана, — что Властитель верен своему слову, как свет солнцу?… Общее мнение для меня порука.
— Верю, верю и ему и вам, Клавдиана, но скажите мне….
— Прошу тебя оставить теперь свое любопытство. После узнаешь все.
Они вошли на крыльцо и скрылись в пространных и богатых комнатах дома.
Отец Клавдианы, бывший первым Верховным совещателем, человек исполненный лени и придворного ума, занимал действительную должность при отце Иоанна. Тогда влияние его на управление было явно и заметно не только для тех, которые при дворах вымеряют рост, шаги, совесть и силу каждого сановника; но даже и для людей простодушных и недальновидных. Тогда неограниченная доверенность вполне удовлетворяла честолюбию вельможи; он не имел случая испытать зависти.
Но вступление Иоанна на царство, было для старого вельможи началом пасмурных дней. Иоанн знал, что лучший Царь есть тот, который умеет окружить себя лучшими из людей; и потому, первый верховный совещатель Сбигор Свид скоро сдал свое первенство другому.
Иоанн взял бразды правления в собственные руки, и колесница народа покатилась по гладкому пути истинного народного блага. Он имел свою волю, свой разум, свои чувства, свои обо всем ясные понятия, свое великодушие; он не хотел смотреть только на то, что ему показывали, и слышать только то, что льстило слуху, заглушало голос истинной любви, страдания и теплой молитвы.
Он знал, что Царь есть солнце, и ни один из окружающих спутников не заменит его своим холодным светом.
Он хотел, чтоб дети ласкались к отцу, а не льстили ему.
Отставленный Вельможа, зная, что ни происки, ни слова, раздражающие самолюбие Властителей, не в силах уже возвратит ему прежней власти: и прежних почестей, должен бы был совершенно потерять надежду на придворное благо, мог бы добровольно удалиться от двора, и в уединении думать не об удовлетворении честолюбия, а о спокойствии семейном, как о лучшей цели отца и старца; но у него была пятнадцатилетняя дочь, которой развивающаяся красота была уже предметом общего удивления. На ней и предположил он основать новый колосс своего честолюбия. Обычай избирать Царицу в царстве, а не вне оного, давал ему все надежды.