Мне – 65
Шрифт:
Первым делом принял душ, а когда вышел, растираясь полотенцем, в дверь позвонили. В коридоре стоит поэтесса с большими испуганными глазами. Я отступил в глубину комнаты, она вошла, на ее лице непонятное смущение.
– Юра, – произнесла она шепотом, – мне дали такой громаднейший номер… Мне там страшно! Можно я переберусь к тебе?
– Можно, – ответил я. – Но уговор: не лягаться, одеяло не стаскивать.
Она кивнула, пообещала серьезно:
– Постараюсь даже не храпеть!
На другой день состоялось наше первое выступление. Это было в женском общежитии, весь зал из молоденьких девушек, нам подарили цветы, я сказал несколько слов и поспешно предоставил слово поэтессе. Она прочла несколько стихов, все действие заняло минут двадцать, а потом еще столько же отвечали на вопросы.
В заключение нам поднесли букеты цветов, а в ряде записок с вопросами были имена и номера телефонов. Я покосился на поэтессу, вздохнул. Увы, ничего не получится: неделя у меня будет, похоже, хоть и на роскошной, но весьма однообразной диете.
В тот же день мы выступили в общежитии строителей, там тоже поднесли цветы. В гостинице иностранцы смотрят с опаской. Уже знают, что этой вот молоденькой девушке выделены роскошные апартаменты из трех комнат, как и вот этому высокому мускулистому парню. А вот они, представители культурного и развитого Запада, живут по трое-четверо в однокомнатных номерах.
Во второй день мы выступили в пяти местах, везде букеты цветов, уже ставить негде, но, главное, я сделал открытие, как правильно поступать с бланками для этих самых выступлений. Не будучи самовлюбленным поэтом или писателем, которым только бы потоковать на публике, мое отношение к выступлениям вы теперь знаете по моему нынешнему антипиару, так вот тогда я просто заходил к председателю профсоюза, который и отвечает за то, чтобы согнать рабочих в определенное время и определенное место, опускал перед ним листок и говорил доверительно:
– Здравствуйте, нас двоих прислали выступить перед вашими рабочими. Но нам, честно говоря, не хотелось бы отрывать людей от дела… так что вот распишитесь вот здесь, что мы у вас были, и вот печать вашу сюда, видите треугольничек?.. И мы пойдем…
Председатель профсоюза поднимал голову и смотрел на меня с опаской, в голосе надежда:
– А так… можно?
– Можно-можно, – успокаивал я, – вас же посылают на картошку, верно? Так вот эти выступления для нас, писателей, та же картошка.
Просветлев лицом, он поспешно ставил подпись и печать, пока я не передумал и не начал рассказывать о своей гениальности и творческих планах, я жал ему руку, он мне, и я торопился на другой объект.
Таким образом на третий день я сумел «сделать» десять выступлений. На четвертый, распланировав маршруты, двенадцать, благо городок крохотный, все под рукой. На пятый уже только семь, заканчиваются намеченные места. К счастью, не нужно и таскать огромные букеты, тем более что раскапризничавшаяся поэтесса теперь принимала только тюльпаны, которые я ночью рвал с клумбы перед зданием райкома партии.
Ресторанчик неплох, каждый вечер мы сидели там и наслаждались хорошим шампанским. Поэтесса цвела, ведь при месячной зарплате хорошего инженера в сто двадцать рублей мы в день заколачиваем по сто – сто сорок рублей!.. Бутылка шампанского три рубля и двадцать копеек, плюс всякие блюда еще рублей на пять – почему не гулять в свое удовольствие?
Клянусь, сказал я себе твердо, но не сгоняя с лица глуповато-самодовольную улыбку, никогда и ни при каких обстоятельствах больше не выступать за деньги. Я – человек слабый: сколько заработаю на выступлениях, столько же недозаработаю на гонорарах. Но гонорары – это за умение писать все лучше и лучше. А выступления… что выступления?
Что от них останется?
Из нас четверых, принятых за год в Союз Писателей, только я продолжал писать и писать, как будто с моим принятием в ряды ничего не произошло. Остальные трое сразу же изменились в осанке, походке, стали одеваться иначе и говорить иначе и, конечно же, сразу же пошли по выступлениям.
Хотелось бы ошибиться, но, насколько я помню по тем годам, больше никто из этих троих даже не пытался писать. Ведь самое главное – это доползти на последнем дыхании до вступления в Союз Писателей, а там уже все, хана, баста, конец: обеспечена одна из самых высоких пенсий в стране: сто двадцать рублей в месяц, обеспечены выступления, обеспечены многочисленные льготы, как-то: получение квартир, дач, бесплатные путевки в дома творчества, особая поликлиника Литфонда, особый список для покупки автомашин и пр., пр., пр. Главное – получить заветную красную книжечку с гордыми буквами золотом: «Союз Писателей СССР»!
Как позже узнал, купив громадный «Справочник членов Союза Писателей СССР», в стране десять тысяч писателей, из них две тысячи – в Москве. Понятно же, что даже при всем книжном дефиците и даже в «самой читающей стране» ну просто не может быть столько писателей в реальности. Самые заядлые книжники могут набрать в своей библиотеке не больше полусотни отечественных авторов, просто продвинутый читатель назовет десяток, а так вообще-то знаем и читаем трех-четырех. Так что десять тысяч одних только членов с красными книжечками – это и есть эти доползшие до порога заветного дома, а теперь скрупулезно выколачивающие все-все «положенные» льготы и привилегии, ждущие счастливого времени, когда можно свалить на пенсию и получать сто двадцать рэ, в то время как остальные – сорок-пятьдесят.
В конце 70-х мне передали на рецензию рукопись первой книги молодого днепропетровского автора, инженера-конструктора Василия Головачева. К тому времени я был уже старый и толстый, маститый, заслуженный, лауреат и все такое, я начал читать повесть в несколько раздраженном состоянии, другую бы зарубил, но эта с первой страницы показалась яркой и необычной. В то время как все авторы вынуждены были писать либо под Немцова, либо под Стругацких, этот молодой автор избрал третий путь, абсолютно независимый, интересный и оригинальный.
В фантастике к тому времени сложилась нелепейшая, для любого другого менталитета, но только не для русского, ситуация: можно писать либо «за», либо «против», хотя на самом деле все, что публиковалось, не было и «за», как не было и «против», но в России всегда привыкли читать между строк, потому в каждом произведении братьев находили нечто «против», то есть против власти, а в произведениях Немцова и Казанцева – «за».
Я хорошо помню ту статью Немцова, в которой он подверг критике «Далекую радугу». В повести страшная катастрофа надвигается на планету физиков, где кроме физиков находятся их семьи, а также множество туристов, охотников и прочего люда. От первой страницы и до последней герои спорят, что спасать от катастрофы: уникальные научные данные или произведения искусства, так как звездолет только один, все не увезет. И вот в конце концов после многодневных споров находят решение: оставить и то и другое, а спасать… кого бы вы подумали? Да, это просто невероятно – женщин и детей! А если мест мало, то одних детей.