Мне – 65
Шрифт:
Потом она ходила голенькая по комнате, сейчас лето – жарко, сделала кофе, не потрудившись надеть даже трусики, мы пили из крохотных чашек, сидя на кухне, я подумал, что сейчас вот исчезает это когда-то пугающее слово «разврат», приходит новая формула, которую старшее поколение все еще не принимает и не примет: все, что делают в постели мужчина и женщина, – нормально и законно, ничего развратного в этом нет. Разврат – это когда мужчина с мужчиной или женщина с женщиной, а мужчине с женщиной можно и допустимо все.
Она подошла к окну и, чуть отодвинув прозрачную занавеску, от мух, выглянула в сад. Яркий солнечный свет буквально пронзил ее, на краях тело загорелось алым, словно протуберанцы на поверхности Солнца. Ее тело выглядело сотканным из молока и меда, я отставил чашку, чувствуя, как снова в низ живота толчками пошла тяжелая горячая кровь.
Только сейчас сообразил, что я всегда смотрел на общество со стороны, абсолютно не стараясь в него вжиться. Абсолютная свобода в школе, где не готовил уроки никогда. Выбор профессии грузчика, а затем и прочих, где не надо пресмыкаться, уживаясь. Ну, на всех предприятиях перед праздниками выгоняют из контор всяких там служащих с высшим образованием на уборку мусора, но никогда еще мусор не заставляли убирать грузчиков. Или литейщиков.
Мои однокашники даже не замечали, что пресмыкаются, это у них называлось уживаемостью и нахождением своей ниши в обществе.
Я своей ниши не искал.
Да и сейчас… я сам их создаю.
Помню, в столовой ВЛК один из наших подходил ко мне, наклонялся и шепотом желал приятного аппетита. Только через несколько дней до меня дошло, что## он хотел этим показать.
Худяковы снова собираются в отпуск к морю. Полгода копят деньги, рассказывают всем, как поедут отдыхать к морю, потом едут, отдыхают и загорают там две недели, а по возвращении полгода рассказывают, как они ездили в отпуск к морю. Следующие полгода начинают готовиться к новой поездке, у каждого советского человека раз в году отпуск, и у каждого только две возможности: поехать к морю или же поехать в Прибалтику и сходить в Домский собор, чтобы потом полгода рассказывать о пребывании «в Европе».
Правда, можно отпуск проковыряться на даче, но таких презрительно не замечают, это не интеллигенты.
И совсем уж дико выглядят странные особи вроде меня, которые за всю жизнь ни разу не «отдыхали», то есть не ездили к морю, не ездили ощутить себя европейцем и даже не копались на приусадебном участке.
Мы, слушатели ВЛК, тем не менее – учащиеся, а это значит – нас тоже касается всесоюзная разнарядка насчет «картошки». Нам объяснили, что за два года обучения нам нужно будет один (!) раз побывать на овощной базе, после чего руководство Литинститута поставит галочку, что мы свой гражданский долг выполнили.
Посмеиваясь над этой глупостью, мы двинулись на овощную базу. У меня еще оставался осадок после неприятного разговора с лауреатом Сталинской премии и тем, что последовало, но по дороге развеялся, наконец прибыли, нам объяснили, что надо пересмотреть виноград – весь ли хорош, и в каком состоянии бананы. Посмеиваясь еще больше, мы сели жрать этот виноград и бананы и тут обнаружили, что поблизости трудятся, обдирая листья капусты, потрясающе красивые девушки!
Не просто потрясающе, а… ну просто слов нет, насколько. Самые смелые из наших вээлкашников решились наконец приблизиться, представились, кто и откуда, а девушки сообщили, что они из ГИТИСа, актрисы. Они, в отличие от нас, работают здесь уже второй месяц. И еще им предстоит в самом деле перебирать грязную картошку месяца полтора. На робкую просьбу дать телефончик, тут же написали, более того – напросились прийти в гости к нам прямо в общагу.
Я видел, как наши обалдели, у них никогда таких красоток не было, вообще в их городах, селах и аулах таких не бывает, а тут вдруг такое… да не снится ли?
На другой день, не дожидаясь выходных, красавицы-актрисы начали появляться у нас в общаге…
И тогда только я понял, что мы, вот такие, какие есть, уже чего-то да стоим. Ведь мы уже члены Союза Писателей СССР, почти все мы – лауреаты местных премий, но самое главное в том, что нам всем от двадцати пяти до тридцати пяти, а путь наш только начинается. Писатель, в отличие от спортсмена или геолога, с каждым годом пишет лучше, сам становится умнее и мудрее, а это значит, что и произведения поднимаются на новые уровни.
Иное дело – актрисы, у которых так много зависит от внешности, молодости. И потому чисто по-женски стараются прислониться к сильным и крепко стоящим на ногах мужчинам.
Мы, оказывается, чего-то стоим, сказал я себе. Уже стоим. Вот так только и поймешь свое место в обществе, когда посмотришь на себя глазами другого человека.
Как я уже говорил и еще скажу, я никогда не получал от Союза Писателей, вернее, от приналежащего ему Литфонда квартир, дач, автомобилей, никогда не ездил к Коктебель, Переделкино, вообще не ездил по бесплатным или льготным путевкам в дома творчества. И вообще ни по каким не ездил. Однажды мне попытались всучить чуть ли не силой путевку в престижный дом творчества, я засопротивлялся: работать не так скучно, как отдыхать, ну что я, голых баб не видел, да еще пьяных? Для этого не надо ехать так далеко, не верю, что там в чем-то лучше, все они одинаковы…
Тогда сразу еще не понял, почему вдруг начали сперва издали закидывать дерьмом, а потом, осмелев, уже и в открытую. Оказывается, что посмел выделяться, что, гад такой, стараюсь выглядеть чистеньким, а вот мы, «все нормальные писатели» вроде бы хуже, а ты, гад, хочешь быть нам постоянным укором? Так не будешь, щас и тебя дерьмом закидаем, чтоб не выпендривался. И чтоб другие видели, что и Никитин в таком же говне, как и мы все. А раз все в говне, то это и не говно вовсе, это так, норма. Все нормально!
Ну что мне мешало хотя бы поддакнуть, согласиться, что да, в издательствах засилье тупых редакторов, принимают либо по блату, либо своих, а так как мест все же ограниченно, то талантливым авторам никак не пробиться? И стал бы я сразу милым и симпатичным абсолютному большинству. А когда вот так заявляю, что талантливо написанную вещь заметит любой редактор, то тем самым косвенно всех отвергнутых обзываю, говоря мягко, не совсем талантливыми. И потому сразу же поднимается раздраженный вой, что этот Никитин просто дурак, сам писать не умеет, а печатается только по блату, у него и строчки кривые, и ноги, и у кого-то шубу украл…
Да лучше бы поддакнуть, это понятно, но что-то вот не дает – и все. Ступор какой-то. Как вот говорят, рука не поднялась, язык не повернулся, так вот это самое: не могу поддакнуть, согласиться или хотя бы промолчать. Ну на фиг лезу со своим просветительством к тем, кому на свету неуютно? И все-таки лезу. Наверное, в самом деле дурак.
В обществе, где существует давление власти, возникает естественный протест снизу, чаще всего бессильный и беспомощный, но все же протест. Ловкие люди тут же воспользовались и этим обстоятельством, умело играя на слухах, что вот они только что написали великолепную и умную книгу, но ее ни за что не издадут, потому что там есть острые места…