Мне на плечо сегодня села стрекоза
Шрифт:
Я узнал в драмкружке, что знаменитая Юля Барашкина прислала вежливое письмо с отказом играть в нашем спектакле главную роль: киносъемки. И опять, между прочим, неплохую подсказку сделала наша Мика Петрова.
— В конце концов, — сказала она, — может быть, в школе полно талантов, а мы не знаем. В кружке народу не много, а в школе во-он сколько.
— Микочка! — сказала Инна Люциановна. — В школе все знают про драмкружок. Кто хотел — уже пришли к нам. Остальные, значит, не очень-то и интересуются.
Наша прелесть Микуля только весело рассмеялась.
— Ну, конечно, — сказала она. — Но я все учла. Мы повесим
Микуля, несмотря на свои десять лет, оказалась тонким психологом. Объявление о конкурсе мы действительно повесили, вскоре нашлось сразу пятеро желающих, и самое потрясающее, что победила наша новенькая, Ириша Румянцева. Вскоре она начала репетировать, ей сшили костюм, жутко средневековый какой-то, и в нем, честное слово, она была просто красавицей. Уж на что была красивой Любаша Носик, вторая (или первая) главная героиня, но Ира мне нравилась гораздо больше. Гораздо.
В то же время я ходил на репетиции (раз уж пообещал Евгении Максимовне) без всякой охоты. Я стоял на сцене, как пень, ничего не делая, пока остальные трудились в поте лица и бушевали страсти, только для того, чтобы не пропустить два момента и сказать вовремя: «Да, мой король!» и «Нет, мой король!». Конечно, важно было не путать, когда говорить «да», а когда «нет», чтобы не получилось бессмыслицы. Именно почему-то на репетиции, когда, хочешь не хочешь, но мне приходилось следить, кто из героев что говорит, у меня вдруг замелькало в голове письмо к Светлане. Я испугался, что забуду потом это верное ощущение, правильные слова, и, когда репетиция окончилась, пулей полетел в свой класс и сразу же, как автомат, застрочил ручкой по бумаге. Суть письма была схвачена, я успокоился и уже поздно вечером, а после и ночью, написал письмо целиком.
Вот оно:
«Здравствуй, Света! Если у меня получится дописать это письмо правильно, как я и задумал, я пошлю тебе его завтра. Наверное, ты вот-вот вернешься с киносъемок и получишь его, тогда позвони мне сразу же, но я и сам буду звонить, можно? Спасибо тебе за твое письмо и за сообщение про то, что я получил за рассказ первую премию. Не знаю, как это объяснить, но этой премией я не то чтобы не очень доволен, но просто у меня от нее никакой радости нет. Я просто иногда пишу рассказы для себя, вот и все.
Это письмо, которое я сейчас тебе пишу, и есть то самое важное для меня письмо. Мне очень важно в чем-то разобраться, что-то понять, узнать, что ли, у тебя, а в разговоре я не умею.
В общем, я поехал к Юле, а попал к тебе. Я вполне мог ничего не говорить тебе, этот мальчик-писатель (то есть я) просто бы не приехал бы тогда к Юле, ни тогда, ни потом, совсем никогда, и все было бы хорошо. Но я сказал тебе правду, сказал, что ехал не к тебе. Я много раз потом ругал себя за это, и все-таки я правильно сделал, что сказал правду. Может быть, тебе было тогда неприятно, что я поехал не к тебе, а к Юле, может быть, тебя это обидело и ты мне этого не простила, может быть, то, что я хочу сказать тебе, я скажу зря, потому что уже поздно об этом говорить, но я скажу. Я много думал о том, что произошло. Я действительно не знал, не догадался, когда познакомился с тобой на льду, что ты. Света, и Юля — один и тот же человек, но
Вот и все. Я очень хочу не догадываться, а именно знать, хочешь ты со мной дружить или нет. Если вдруг я тогда обидел тебя, задел, то, может быть, то, что я рассказал тебе, изменит твое отношение ко всему?
Извини, что такое вот большое письмо. Когда получишь его и прочтешь, скажи мне все прямо или напиши — как тебе удобней, так и сделай.
До свиданья. Алеша».
Утром я бросил это письмо в почтовый ящик.
Кто-то закрыл мне сзади глаза ладошками именно в тот момент, когда я проталкивал конверт в ящик. С трех раз я не отгадал. Это была Ириша Румянцева.
— Роман в письмах? — спросила она.
— Дурочка, — сказал я, — ничего общего.
Но, кажется, она заметила, что я покраснел.
30
— Поздравляю, Волков!
— Алеха, ну ты гигант!
— Волков, Волков! Это ты и есть Волков?!
— Это наша знаменитость, братцы!
— Леха! Отлично! Высший класс!
— Лёшечка, ты наша куколка!
— Во выдал! Первая премия!
— Наш собственный писатель. Не в каждой школе есть.
— Ур-ра!
— Леха, дай пожать лапу!
Я просто не знал, куда деваться. Что меня еще раздражало, так это то, что сейчас криков радости было в миллион раз больше, чем тогда, когда в школе узнали просто сам факт, что напечатали мой рассказ: получалось так, будто премия куда значительней и важней, чем сам рассказ. А если бы не было никакой премии? Или бы просто конкурс в газете не проводился? Конечно, всем радостно (почему-то в тысячу раз больше, чем мне), что я стал такой знаменитый, но, по-моему, дело все-таки в рассказе, а не в премии.
Мне очень нравится наша Евгения Максимовна, но она меня чуть с ума не свела. В начале своего урока (прямо при мне, само собой!) она целую вечность говорила о моем чуть ли не величии: талант, скромность (раз я скрывал, что пишу рассказы), прекрасный стиль, точные детали, свобода изложения материала, гибкость мышления и так далее и тому подобное, результат — первая премия в городе.
— Это тем более замечательно, ребята, — сказала Евгения Максимовна, — что Алеша послал рассказ просто так, вовсе не на конкурс и совсем не стремился к победе.
Я сидел носом в парту, пунцовый как роза, но все равно вякнул:
— Я его вообще не посылал!
— То есть?! — удивилась она.
Мне пришлось выдавить из себя:
— Я и не собирался. Его послал туда… ну, один человек, которому я дал рассказ почитать, послал исключительно по своей инициативе.
Она чуть ли не зааплодировала мне, но все же сдержалась, сумела, потому что она человек как-никак очень славный.
Но все равно все теперь выглядело так, будто я — некая сверхскромность: вообще и не думал даже посылать рассказ в редакцию, не говоря уже о конкурсе. И зачем я ляпнул, что послал его не сам?