Мне нравится твоя ложь
Шрифт:
— Это звучит не очень дружелюбно. У тебя проблемы? Разве я тебя чем-то обидел?
Боже, мне это не нужно. Песня почти закончилась. Могу пропустить свой выход, поэтому нервничаю. Я не должна этого допустить. Коридор за его спиной пуст. Вряд ли кто-то помог бы, даже если и увидел происходящее. Иван является владельцем стрип-клуба, наряду с владельцами другого противоправного дерьма в городе. Он ушел некоторое время назад, хотя Блу — просто вышибала, но получает полную свободу действий. По крайней мере, он делает достойную работу, защищая нас, девушек.
Даже если он и
— У меня нет проблем с тобой, — говорю я.
Блу тянет меня ближе до тех пор, пока мое тело практически вплотную не приближается к его, но все равно я не буду смотреть ему в глаза. Он не платит за это. Никто не платит. Они раскошеливаются, чтобы коснуться меня, причинить мне боль. Трахать меня. Но они не платят за то, чтобы я смотрела им в глаза, поэтому я и не смотрю.
Его рот расположен вблизи моего уха, и я могу чувствовать бороду, когда он разговаривает.
— Тогда почему бы тебе не доказать это. Покажи мне, какой дружелюбной ты можешь быть.
Грубо отвечаю.
— Я следующая.
Его хватка усиливается, и я уже представляю синяки. Дома в душе, я смываю с себя вонь этого места, позор, но не могу смыть темный силуэт его пальцев там, где они давят на мою кожу. Он отпечатывается на мне, становясь частью меня, к моему горлу подступает желчь.
— Я следующая, — повторяю шепотом.
Даже Блу не хочет злить сильных мира сего. Я вижу отблеск сожаления в его глазах. Он отпускает меня.
— Позже, Прелесть.
Я вздрогнула, хотя это мое имя. Не настоящее, но это то, как они называют меня здесь.
Это то, кем я здесь являюсь.
Он отходит в сторону, и я спешу вниз по темному коридору. После длительной практики я проворнее на каблуках, чем босиком. Огни по обеим сторонам коридора и система освещения для того, чтобы во время прогулки чувствовать себя гламурно или, может быть, чтобы убедиться, что мы не споткнёмся на наших шпильках. Для тех, кто чувствует себя в стрип-клубе не на своем месте, освещение лучше, чем темнота, пыльные углы и стыд. Это напоминает мне взлетно-посадочную полосу, но не в стриптизерской терминологии, а реальную полосу для самолетов с огнями по обеим сторонам, чтобы направлять меня. В любой момент я могу уехать. Могу освободиться.
Я должна верить, что это единственный способ, чтобы продолжать жить.
И я жду своего выхода. В ловушке. Обратная сторона бесплатной жизни.
Я стою за кулисами. Двадцать лет назад этот уголок был наполнен рабочими, костюмерами и исполнителями, ожидающими своего сигнала. Но сейчас есть только я. Дрожу под кондиционером. Музыка полностью затихает.
Кенди сползает назад, ее кожа блестит от пота и блесток, пахнет алкоголем и вишней. Она самая красивая девушка здесь, за исключением следов от уколов на ее руках и черноты под глазами, которую она слишком часто и так умело прячет под толстым слоем макияжа. Звучат первые ноты моей песни.
— Удручает, — говорит она мне, поправляя бретельки своего лифчика.
Она никогда не была поклонницей выбранной мною песни. По-видимому, блюз является скучным.
— У нее хороший бит, — говорю я, но она права. Конечно это так. Кенди наверняка зарабатывает
Она смеется.
— Хороший бит? Ты все еще думаешь, что это о танцах?
Я качаю головой, но улыбаюсь. Она производит на людей впечатление распутной школьницы с косичками. С ее жвачкой и популярными песнями, которые она обожает. Она называет это брендингом.
— О чем же тогда?
— О трахе конечно.
– Потом она пошла по коридору, направляясь в раздевалку.
Моя улыбка начинает угасать, когда я смотрю ей вслед. Что может удручать больше, чем трах?
Я прохожу через занавес уже после того, как звучат первые аккорды моей песни. Но этого, кажется, никто не замечает. Кенди говорит о трахе. Как о голом существе на продажу. Не о танцах. Ставлю одну ногу перед другой и раскачиваю бедра все быстрее с каждым шагом. Черный атласный бюстгальтер. Трусики из черной ленты. Это темно и сексуально, но банально. Предпочитаю, чтобы меня не запоминали. Я бы хотела забыть.
Первые мгновения на сцене я всегда ослеплена.
Яркие огни, дым. Стена звука, я почти касаюсь ее пальцами, словно она пытается удержать меня, толкает обратно и защищает от того, что происходит дальше. Я привыкла к танцам, свисту, успеху и захватам рук настолько, насколько смогла. Но до сих пор не могу привыкнуть к этому моменту — быть ослепленной, чувствовать себя беззащитной.
Тянусь к шесту и, находя его, раскачиваю свое тело вокруг него таким образом, что небольшой клочок ткани на моей попке взлетает вверх, открывая людям, сидящим радом со сценой, вид на мою задницу. Я до сих пор не могу сделать ничего из-за света. Перед глазами темные пятна.
Улыбка уже давно становится фальшивой. Она — реквизит, как и четырехдюймовые каблуки и крылья, которые с треском падают на сцену.
Сломлены.
Несколько человек хлопают за моей спиной.
Теперь все, что остается на моем теле - это тонкая атласная ткань. Я хватаюсь за шест и с головой погружаюсь в мою рутину, крутясь вокруг и соскальзывая, а потом начинаю все заново. Перестаю чувствовать, словно я пробежала марафон. Это лучшая часть — наслаждаться жжением в моих мышцах, скольжением по металлическому шесту, холодного по сравнению с моей кожей. Ритм песни раздражает. Это не балет. Обычная рутина. Что-то цельное, ведь очень немногие вещи в жизни являются прочными.
Я заканчиваю с шестом и начинаю работать на сцене, двигаясь по кругу таким образом, чтобы собрать чаевые. Снова начинаю видеть, едва различая темные силуэты в креслах.
Их немного.
У стены расположился постоянный клиент. Я узнаю его. Чарли. Он подбрасывает пятидолларовую купюру на сцену, и я медленно наклоняюсь, чтобы поднять её. Подмигиваю Чарли за его вклад. Когда я выпрямляюсь, то вижу человека с другой стороны сцены.
Его спина сгорблена, одна нога вытянута, а другая — под его стулом, но я все равно могу сказать, что он расслаблен. Нет напряжения в его длинном теле. Есть сила.