Мне тебя заказали
Шрифт:
— По какой чалился? — спросил он Мойдодыра без предисловий.
— Сто третья.
— Кого пришил?
— Фраера одного.
— Цель?
— Нажива, — усмехнулся Мойдодыр.
— Парень ты, я вижу, весёлый, — покачал головой Гнедой. — Это хорошо. И то, что любишь наживу, тоже хорошо. Но главное другое — скажи мне вот что, Мойдодыр. Ты меня знаешь?
— Нет.
— Ты меня когда-нибудь видел?
— Никогда.
— Хорошо. Вот это хорошо. Ты никогда меня не видел. Понятия не имеешь, кто я такой. Это как дважды два. А фраера одного срубить сумеешь с нескольких шагов из волыны?
— Без вопросов.
— Сделаешь, получишь хорошую работу. Заживёшь, как белый человек. У тебя имущество есть? Накопления?
Мойдодыр покачал круглой остриженной
— Будут. Хата будет, вот такая же, как у Николая Андреевича. Тачка будет, баксы будут… Все у тебя, Мойдодыр, будет. Только сделай все по уму. Парень ты башковитый, я это чувствую. Нравишься ты мне. А если мне чувак понравился с первого взгляда, я ошибаюсь редко. Был, правда, случай, — тяжело вздохнул он. — Так я же и расплачивался бессонной ночью. Сам посуди, разве заснёшь, когда человека, которого считал братом, которому доверял, на твоих же глазах сожгли заживо. Такая для меня это была травма, ты не представляешь. Я такой нервный… Но это все лирические отступления. А детали дела обговоришь с Николаем Андреевичем и ещё с одним чувачком. Он не из блатных, но умный шибко и зуб имеет на клиента. Работать будет и за интерес, и за личные, так сказать, приоритеты. Слушай обоих внимательно. Ну! — закричал он. — Где чай с лимоном?
— Лимонов, оказывается, нет дома, — суетился Живоглот. — Я уже послал в магазин. Может быть, пока с вареньицем? Вишнёвое, мамаша готовила…
— А ну тебя с твоим чаем, дома попью, — притворно рассердился Гнедой. — У меня и лимоны, и вареньице есть, и вишнёвое, и земляничное, и инжировое, и фейхуяки, с сахаром провёрнутые, короче, все сласти рода человеческого. Мамаши вот только нет, скопытилась лет несколько назад, царство ей небесное. Ты знаешь, Мойдодыр, моя матушка была наполовину француженка, наполовину турчанка. Её звали Шехерезада, — изобразил он на холёном лице вселенскую грусть. — Фантастической красоты была женщина. В её лице было нечто неземное. Но я больше похож на отца Петра Адольфовича. Талантливейший был человек, полиглот, музыкант, душа общества, помню, он читал мне стихи Ницше на великолепном немецком языке. Ты не читал Ницше, а, Мойдодыр?
— А?! — гаркнул Мойдодыр, ничего не поняв из речи Гнедого.
— Х… на! — не моргнув глазом парировал Гнедой.
Живоглот не удержался и начал бешено ржать. Слезы текли у него из глаз, он весь трясся и приседал на пол. Гнедой же даже не улыбнулся, ни один мускул не дрогнул на его лице, он продолжал строго смотреть на Мойдодыра.
— Ладно, с вами хорошо, но без вас куда лучше, — мрачно произнёс он. — Пошли отсюда, хлопцы. Тут, я вижу, о литературе не поговоришь. Дома, правда, тоже особенно не поговоришь, Варенька читает только порнографические журналы, зато её можно хорошенько трахнуть, а это ничуть не хуже интеллектуальных бесед. Ты, Живоглот, кстати, доставь Мойдодыру какую-нибудь телочку, пусть разрядится. А вот квасить перед делом не следует. Все. Детали обсудите сами. Лычкина пригласи, пусть он его проконсультирует, — шепнул он на ухо Живоглоту. — И пусть замажется покруче, так, чтобы ему вовек не отмыться. Он организатор, Мойдодыр исполнитель. А нас с тобой нет. Пока, корифеи! Удачи вам! Эй, Мойдодыр, ты меня знаешь?! — крикнул он с порога.
— Никогда не видел.
— А его? — указал он на Живоглота.
— Чалились когда-то вместе. А после освобождения не видел.
— Молодец! Так держать! Доживёшь до старости!
Выйдя на улицу, он глубоко вдохнул в себя морозный воздух, а потом смачно сплюнул. Сел в машину и скомандовал:
— Домой!
Глава 11
— Вот его подъезд, вот его тачка, — указал Лычкин Мойдодыру на подъезд девятиэтажного панельного дома и бежевую «шестёрку», припаркованную около него. Угнанная накануне зелёная «Нива», в которой они сидели, стояла задом к «шестёрке» метрах в десяти. Это было очень удобное место для обзора, их же самих вполне могло быть не видно, если хорошенько пригнуться. — Так что действуй. Удачи тебе!
Мойдодыр молча вылез из машины, поёжился от утреннего холода. Шёл шестой час утра, и было ещё совершенно темно.
Мойдодыр медленно подошёл к «шестёрке», вытащил из кармана куртки шило и проткнул переднее колесо. Так же медленно и спокойно вернулся обратно и сел в «Ниву». Сладко зевнул.
Сидели молча. Разговаривать друг с другом им было не о чем. Лычкин курил, чтобы в салоне машины не пахло ядрёным запахом, источаемым Мойдодыром. Сколько ни работал над ним Живоглот, но запах этот уничтожить было невозможно. Вообще, от Мойдодыра исходила какая-то неприятная аура, и Михаилу в его обществе было очень скверно. Он привык общаться с братками и со многими нашёл общий язык. Этот же был какой-то молчаливый, зловещий, и что у него на уме, понять совершенно невозможно. Да и хрен с ним. Вообще-то, дела шли как нельзя лучше.
Несколько часов назад склад фирмы «Гермес» был ограблен подчистую. Операция, тщательно подготовленная Михаилом, прошла настолько удачно, что Живоглот не удержался и горячо поблагодарил его, что было ему совершенно не свойственно. За успешные операции по ограблению склада и убийству Кондратьева Михаилу было обещано место управляющего казино, в самом ближайшем будущем открывающегося в престижном месте. Раньше в этом помещении был спортивный магазин. Братва арендовала помещение, сделала там шикарный ремонт, и на днях должно было открыться казино. Михаил знал, какие деньги теперь потекут в его карман. От предвкушения больших денег у него кружилась голова. Этот Мойдодыр профессионал, он ухлопает Кондратьева, и они уедут. И все… И он управляющий… Он и так не беден, на полученные деньги он может купить и неплохую иномарку и небольшую, но приличную квартиру, но он пока этого не делает, зачем рисоваться? Разве он какой-нибудь фраер? Надо сделать капитал, раскрутиться, а потом уже пожить на всю катушку. Ему только двадцать три… Нет, даже покойный отец в такие годы не мог и мечтать о подобных деньгах… Вот что значит попасть в струю…
От этих мыслей на душе у Лычкина становилось весело, и он словно бы не замечал мерзкого присутствия в машине Мойдодыра.
Скоро Кондратьев должен выйти. Лычкин знал, что рано утром прибывает клиент из Нижнего Новгорода и Алексей поедет на встречу с ним. Вот-вот, с минуты на минуту… Ну… Где же он?
Михаил почувствовал, как яростно забилось его сердце. На какое-то мгновение ему стало страшно, но он представил себе лицо Кондратьева, и ненависть переборола страх. Больше всего он не любил, когда его недооценивали, когда держали за «шестёрку». А Алексей, его друг Фролов и Олег Никифоров именно таковым его и считали — толковым, шустрым исполнителем, ни на что большее не способным. К Алексею же у него были особые претензии, но он стыдился признаться в них самому себе…
— Вот он, — шепнул Мойдодыру Михаил. — Пригнись быстро!
Да, это был он, Алексей Кондратьев. Твёрдой уверенной походкой он вышел из подъезда и направился к своей машине. Мойдодыр насторожился, но из машины вылезать пока не стал.
Все было ему на руку. И выпавший накануне снег, из-за которого невозможно было отъехать от подъезда. Сейчас он начнёт чистить снег, потом заменит колесо… Есть варианты…
Так и произошло, Алексей вытащил лопату из багажника и расчистил себе путь. Михаил наблюдал за ним, пригнувшись, глядя снизу в зеркало заднего вида. Так, заметил спущенное колесо, выругался и принялся вытаскивать из багажника домкрат.
— Я пошёл, — шепнул Мойдодыр и стал вылезать из машины. — Самый удобный момент — он меняет колесо.
— Стой! — схватил его за рукав Лычкин.
— Ах ты, мать твою, — выругался Мойдодыр. — Развели тут… Ни днём, ни ночью…
Из подъезда вышел какой-то кряжистый человек в ушанке и тулупе. На поводке он вёл немецкую овчарку. Поздоровался с Алексеем, и тот, меняя колесо, стал оживлённо ему что-то объяснять, видимо, о своём проколотом колесе.
— Да уебется он когда-нибудь? — не выдержал напряжения Лычкин. Неужели из-за какого-то недоумка с собакой, которой надо справить нужду, может сорваться такое дело?!