Мнемоскан
Шрифт:
— Нет, вы хотите получить интеллект человека без его сознания, который бы не осознавал себя, который был бы «никак». Вам нужны зомби — мыслящие существ, способных безупречно производить даже самые сложные операции, не жалуясь и не скучая. И поэтому вы стали экспериментировать с контрафактными копиями моего разума, пытаясь изъять из него те части, что отвечают за сознание, чтобы получить в результате зомби.
Смайт покачал головой.
— Уверяю вас, мы не работаем ни над чем настолько гнусным.
— Гейб, — сказал Гадес, тихо, но строго.
— Будет лучше сказать ему правду, — сказал Смайт, — чем позволить предполагать худшее.
Гадес надолго задумался; его круглое бородатое лицо застыло. Наконец он слегка, почти незаметно, кивнул.
Но теперь, получив разрешение говорить, Смайт, похоже, не знал, с чего начать. Он оттопырил губы и несколько секунд молчал.
— Вы знаете, кто такой Финеас Гейдж? — спросил он, наконец.
— Это из «Вокруг света за восемьдесят дней»? — предположил я.
— То был Филеас Фогг. Финеас Гейдж работал на железной дороге. В 1848 году ему пробило голову трамбовкой, от которой в черепе осталась дыра пяти сантиметров в диаметре.
— Не лучший способ умереть, — заметил я.
— Да уж, — сказал Смайт. — Только он не умер. Он прожил ещё двенадцать лет.
Я вскинул брови — они до сих пор немного цеплялись при этом, чёрт бы их побрал.
— С дырой в голове?
— Да, — ответил Смайт. — Конечно, его характер изменился — что многому научило нас о том, каким образом в мозгу формируется характер. По сути, очень многое из того, что мы знаем о работе мозга, базируется на наблюдениях за случаями типа Финеаса Гейджа — ужасными, жуткими происшествиями. Большинство из них были единственными в своём роде: был лишь один Финеас Гейдж, и по массе причин случившееся с ним нетипично для людей с подобными повреждениями мозга. Но мы полагаемся на его случай, потому что не можем воспроизвести его обстоятельства. Вернее, не могли до последнего времени.
Я пришёл в ужас.
— То есть вы специально повреждаете мозг моих копий для того, чтобы посмотреть, что будет?
Смайт пожал плечами, словно это было совершенно пустячным делом.
— Именно. Я надеюсь превратить исследования сознания в эмпирическую науку вместо собрания разрозненных случайно подсмотренных фактов. Сознание — это всё: это то, что даёт вселенной форму и смысл. Наш долг перед собой — изучать его, понять, наконец, по-настоящему, что это такое и почему осознавать себя — это «как-то».
У меня перехватило горло.
— Но это чудовищно.
— Психологи не имели возможности проверять свои теории, кроме как самыми маргинальными способами, — сказал Смайт, словно не услышав меня. — Я поднимаю психологию из трясины гуманитарных наук в царство точных — давая ей такую же безупречную чёткость, какая есть, скажем, в физике элементарных частиц.
— С копиями меня?
— В них нет недостатка; они — словно запасные эмбрионы, произведенные в ходе оплодотворения in vitro.
Я потрясённо покачал головой, однако Смайт этого, казалось, не заметил.
— Вы знаете, какие я сделал открытия? Хоть представляете себе? — Его брови взобрались высоко на его розовый лоб. — Я могу отключить формирование долговременной памяти; дать вам фотографическую, эйдетическую память; сделать вас религиозным; заставить вас ощущать вкус цвета и слышать форму; замедлить для вас течение времени; дать вам безупречное чувство времени; заставить ваш фантом думать, что у него есть хвост или матка. Без сомнения, я очень скоро обнаружу корни наркотической зависимости и научусь избавлять людей от неё. Я смогу дать сознанию контроль над обычно автономными процессами типа частоты сердцебиения. Смогу дать взрослым ту лёгкость, с которой ребёнок овладевает новыми языками.
— Вы знаете, что происходит, когда вы вырезаете одновременно шишковидное тело и поле Брока? Когда полностью изолируете гипоталамус от остального мозга? Когда делаете так, что то, что обычно кодируется в одном полушарии, проецируется на другое. Что происходит, когда вы пробуждаете человеческий разум в теле с тремя руками, или четырьмя? Или с глазами, один из которых смотрит вперёд, а другой — назад?
— Я теперь знаю. Я знаю больше о том, как на самом деле работает мозг, чем Декарт, Джеймс, Фрейд, Сёрль, Чалмерс, Нагель, Бонависта и Чо вместе взятые. И я только начал свои исследования!
— Боже, — сказал я. — Боже. Вы должны прекратить. Я запрещаю.
— Я не уверен, что вы вправе это сделать, — сказал Смайт. — Вы не создали свой разум; он не является субъектом копирайта. Кроме того, подумайте о пользе всего того, что я делаю.
— Пользе? Вы мучаете всех этих людей.
Смайта остался непоколебим.
— Я провожу исследования, которые требуется провести.
Прежде чем я успел ответить, заговорил Гадес — впервые за последние несколько минут.
— Пожалуйста, мистер Салливан. Вы единственный, кто может нам помочь.
— Почему я? Потому что я моложе других?
— Отчасти. Но это лишь мала часть.
— Тогда что ещё?
Гадес смотрел на меня, Смайт смотрел на Гадеса.
— Вы способны к спонтанному запуску, — сказал Гадес. — Больше никто.
Я совершенно растерялся.
— Что?
— Если вы, будучи мнемосканом, потеряете сознание, то это будет не навсегда, — сказал Гадес. — Сознание вернётся само, по собственному хотению. Ни одному из прочих мнемосканированных этого не удавалось.
— Я не терял сознание, — сказал я. — С тех пор, как оказался в этом теле.
— Теряли, — сказал Гадес. — Почти сразу же после того, как были созданы. Не помните? В нашей лаборатории в Торонто.
— Я… ох…
— Вспомнили? — спросил Смайт, выпрямляясь. — Был момент, когда что-то пошло не так. Портер это заметил — и его это потрясло.
— Я не понимаю. Что в этом такого потрясающего?
Смайт развёл руками, словно это было очевидно.
— Вы знаете, почему мнемосканы никогда не спят?