Мнемозина, или Алиби троеженца
Шрифт:
Пусть эта ложь пока невидимая, крошечная, почти незаметная, но она есть и она существует.
Ну, допустим, я люблю трех женщин, и могу уподобиться флюгеру, и показывать только на ту, на какую сейчас дует ветер, а если все они в едином порыве захотят меня, разве я смогу их охватить, как одной мыслью всю Вселенную, и не делаюсь ли я обыкновенным животным, когда удовлетворяю то одну, то другую женщину?!
Где он, этот закон, по которому каждый вправе познать другого по ощущению своего же ничтожества?!
Почему
И почему мне бояться какого-то Филиппа Филипповича, который не смог быть отцом своей шестнадцатилетней Капе, потому что ему все время было некогда?!
Почему и по какому праву он теперь хочет забрать у меня свою дочь, если она уже духовно и физически созрела, и в состоянии уже сама обрести свою подлинную свободу?!
Отсутствие опыта?! – Да, оно есть в каждом, и каждый постоянно ошибается! Вряд ли кто знает, куда плыть без попутного ветра!
И все же самая главная философская мысль, которую я обнаружил благодаря бессоннице, заключалась в том, что замкнутое пространство, т. е. квартира Скрипишина, хотя и не лишало нас основной свободы, но все же приводило к какой-то деградации, а порою и к симуляции собственных страданий. Может поэтому, основное большинство оправдывало любой развивающийся на этой почве порок, в том числе и пьянство.
Когда мы перестали выпускать из квартиры Нонну Львовну, Скрипишин умудрился как-то не раз и не два принести для нее вино. Конечно, пила Нонна Львовна со Скрипишиным украдкой, и по ночам, из-за чего мы никак не могли разбудить их утром.
Однако, по своему простодушию, их ничем не излечимую сонливость мы объясняли себе их чрезмерным увлечением сексом, чему немало способствовала их весьма хитрая уловка, – когда они пили сидя на кровати, они подпрыгивали на ней, сотрясая пружины матраса, мало того, они от радости, что провели нас, визжали и хрюкали как две совокупившихся свиньи.
Возможно, радость, облеченная пороком довольно б долго оглашала темноту Скрипишинской квартирки!
Но как-то раз, устав от их громких криков, Мнемозина ночью тихонечко к ним зашла, и сразу увидала всю картину!
И подняла сама безумный крик!
Все вместе, ночью, стоя возле их постели, мы, молча, их одетых наблюдали, обдавая вмиг безумнейшим презреньем.
– Простите! Мы не будем больше! – сказал, наконец, очень волнуясь, Егор Федотович, опуская от наших осуждающих взглядов свою пьяную головку.
– Конечно, не будем! – заголосила Нонна Львовна, как будто страус, спрятав голову в подушки.
– Все! Теперь из вас никто больше отсюда не выйдет! – сказал я.
– А кто же тогда будет ходить в магазин?! – спросили меня все хором.
– В магазин буду ходить я сам, по вечерам, через окошко, – ответил я.
– А если кто-нибудь спутает тебя с вором?! – задумалась вслух Мнемозина.
– Да, а если сюда приедет полиция?! – поддержала ее Вера.
– А еще хуже, если мой отец?! – глубоко вздохнула Капа.
– А может, я не буду пить, – жалобно промямлил Егор Федотович.
– Да, иди ты в жопу, – сразу же из подушек отозвалась Нонна Львовна.
И все засмеялись, хотя этот смех был явно нервического характера. Все уже так устали от долгого проживания в квартире Скрипишина, что уже само жилище воспринимали не иначе, как тюрьму, которую всем очень бы скоро хотелось покинуть.
– Наверное, вы правы, – вздохнул я, – если я часто буду влезать в окошко, то рано или поздно кто-нибудь поднимет шум! Поэтому пусть в магазин ходит Егор Федотович! Но и с вами я здесь не останусь!
– Ты, что, нас бросаешь?! – закричала Мнемозина, не дав мне договорить.
Вслед за ней заревели Вера и Капа, кидаясь с объятиями и поцелуями ко мне.
– Мы тебя никуда не отпустим! – громко провозгласила Капа, и запустила свой нежный язычок в мой роток.
– Господи! Да, что же вы не даете мне договорить?! – заговорил я, еле освободившись от их объятий.
– Вы меня совсем неправильно поняли! Я не собираюсь вас покидать насовсем, просто я возьму денег и постараюсь купить какую-нибудь турпутевку на всех за рубеж, а там уже, в другой стране, мы решим е, что делать дальше!
– А меня с собой возьмете?! – жалобно промямлил Егор Федотович.
– Да, кому ты нужен, мямля такая? – опять глухо отозвалась из подушек Нонна Львовна.
– Мямля не мямля, а в хозяйстве всегда могу пригодиться, – оживился Егор Федотович, – а тебе уж, моя куколка, грех на меня жаловаться!
– Идите в ж*пу, Егор Федотович! – уже более ласково отозвалась Нонна Львовна.
– Обязательно пойду! – улыбнулся Егор Федотович, рассмешив всех своей глупой улыбкой, отчего я понял, что и моего дорогого соседа тоже придется взять с собой.
– Эх, ты, Ося, – вздохнул Егор Федотович, поймав мой настороженный взгляд, – и все-то ты думаешь, все-то ты считаешь, все-то ты подсчитываешь!
– Да, нет же, – сконфузился я, – просто я думаю, какую бы выбрать страну.
– Лучше в Африку, там всегда тепло, – мечтательно вздохнула Мнемозина.
– Да, ну, что вы, – засмеялся Егор Федотович, – там же негры!
– Ну и что, негры?! – спросила Капа.
– Ну, как же, они же дикари, они людей едят! – захохотал еще громче Егор Федотович.