Мнемозина, или Алиби троеженца

Соколов Игорь Павлович

– А я думала, Егор Федотович, что ты уже перевоспитался, – подняла свою голову от подушек Нонна Львовна.

– Но евреев-то я уважаю! – с боязнью поглядел на нее Егор Федотович.

– Пока я тебе в морду не дала! – усмехнулась Нонна Львовна.

– Нет! Совсем не из-за этого, – обиделся Егор Федотович, – а просто из уважения к вам и к Осе!

– Все-таки, если бы евреи с русскими чаще вступали в брак, разводов было бы намного меньше, – с лукавой улыбкой поглядела на меня Нонна Львовна.

– Эх, Нонночка,

до чего же ты умная! – восхитился ею Егор Федотович.

И тут в соседней комнате заголосили наши дочки, и мы убежали к ним, пожелав «спокойной ночи» Нонне Львовне с Егором Федотовичем.

На следующее утро я вылез в окно, покинув на несколько дней нашу квартиру, договорившись со всеми, что уже подъеду за ними на такси к соседнему дому, когда будут куплены авиабилеты и готовы загранпаспорта, а пока поживу у Борьки Финкельсона.

Моя ссора с его женой уже как-то подзабылась, к тому же я уже решил, что если не смогу с ней найти общий язык, то уйду жить в гостиницу.

День был мрачный и хмурый, шел то снег, а то дождь. Одетый в старое засаленное черное пальто Егора Федотовича я напоминал брошенного всеми пенсионера.

На голове у меня была облезлая выцветшая фетровая шляпа с полями, а из под нее еще торчал рыжий парик, который я одолжил у Нонны Львовны,

И теперь я напоминал собой бывалого хиппи!

И в этом-то самом наряде я столкнулся нос к носу с Филиппом Филипповичем, который в полном одиночестве прохаживался около голых кустов акации, совсем недалеко от нашего дома. Его джип, как я успел заметить, продолжал оставаться на своем прежнем месте, возле подъезда.

– Идите за мной! – прошептал он, и кивнул головой в сторону хорошо мне знакомого пивбара.

Черт! Надо же такому случиться! Неужели я никак не смогу освободиться от него?!

Мы быстро спустились в полуподвальное помещение и сели в угол за круглый столик.

Филипп Филиппович заказал нам по кружке пива и отварных креветок. Все время мы молча разглядывали друг друга, пока официантка исполняла наш заказ.

– Ну, рассказывайте, – нарушил свое тягостное молчание Филипп Филиппович.

– Наверное, человек забывает свою вину, когда исповедуется в ней другому, – вспомнил я изречение Ницше, – но этот последний, как правило, не забывает ее!

– Интересно говорите, – задумался Филипп Филиппович и закурил, угостив меня сигаретой.

– Знаете, я не верю в случайность, – вздохнул я, – а если я вас встретил, то значит, это было кому-то необходимо!

– Богу что ли?! Или Дьяволу?! – усмехнулся Филипп Филиппович, уже хватаясь за кружку, принесенную официанткой.

– А не все ли равно, – в эту минуту я задумался о том, что если я его ударю, и он не успеет кинуться за мной, то, возможно, я сумею потеряться на набережной возле супермаркета.

– Знаете, я готов вас за все простить, – неожиданно наступил мне на ногу под столом Филипп Филиппович, – что, не верите?!

– Вам нельзя верить, – я прищурился, тоже взявшись рукой за кружку.

– А вы попытайтесь, – улыбнулся Филипп Филиппович, отхлебнув из кружки пива, – ведь я же не поднял шум и не крикнул своим охранникам, когда увидел вас!

– Кто знает, что у вас на уме?!

– На моем уме ничего нет, – засмеялся Филипп Филиппович, и я сразу же почувствовал в его смехе какой-то подвох.

– Позвольте, я зайду в туалет?!

– Ради Бога! – усмехнулся Филипп Филиппович. – Только постарайтесь долго не задерживаться.

– Хорошо, постараюсь, – глубоко вздохнул я.

Я зашел в туалет, и закрыл дверь на замок. На стене возле унитаза почти у самого потолка располагалось длинное узкое окно, через которое я вполне бы мог пролезть.

Я попытался до него дотянуться, но не смог. Тогда я встал на унитаз, потом на бачок, и, открыв окно, вывалился через него на улицу, и упал в снег.

Рядом со мной стоял, громко хохоча, какой-то беззубый дед, который поблизости ковырялся в одном из мусорных баков. Я встал и побежал, не оглядываясь в сторону супермаркета. Уже через полчаса я был на квартире у Борьки Финкельсона. Дверь мне открыла Люба.

– А что это у вас, за маскарад?! – удивилась она.

– Это не маскарад, а маскировка! – прошептал я, войдя в их квартиру.

– Борис на работе, если хотите, я вас угощу чаем, – дружелюбно улыбнулась она.

На ней был розовый халатик с большим вырезом, из-за которого на меня нахально выглядывали две полные груди с бледно-розовыми сосками.

– Ну и голосистая же вы! – покачал я головой, проходя за ней на кухню.

– Да, в тот раз я на вас что-то накричала, так что простите, – вздохнула Люба.

– Да, я не об этом, – сказал я, присаживаясь за стол.

– А о чем?! – удивилась она, а потом поглядела вниз на свои обнаженные груди и громко засмеялась.

– Так и чувствуется, что весна уже приходит, – сказал я и смущенно замолчал.

Люба продолжала стоять передо мной, так и не прикрыв халатом своих грудей, потом она резко распахнула халат и оказалась полностью обнаженной.

– Что вы делаете, Люба, вы с ума сошли, – прошептал я, – Боря же мой друг!

– Если бы супруги не жили вместе, они бы были счастливы, – прошептала Люба, и, дрожа всем телом, подошла ко мне, прижимая свои груди к моему изумленному лицу.

– Человек не знает вины, отдаваясь другому, – шепнула она и поцеловала меня.

Я еле-еле оторвал ее от своих губ, и ударил правой ладонью по ее левой щеке. Она же стояла, как ни в чем не бывало, и улыбалась мне как сумасшедшая.

– Разве Иисус не сказал: «Возлюби ближнего своего»?! – прошептала Люба, протягивая ко мне руки.