Много шума из никогда
Шрифт:
— Эк ведь бежображники! Всю жемлянику по полу рашшыпали! — вдруг прозвучало у дальней стены, и Данька не поверил своим ушам. — Я тут с утречка раннего на коленках ползаю, по ягодке шобираю — лишь бы шобы людям приятное шделать… а они ея об пол швыряють, говнюки-гумноеды!
Выпростав из непомерного страннического капюшона лысую плешь, дед Посух неодобрительно покачал головой, пожевал губами и добавил еще что-то — на этот раз лично в адрес дворянина Белой Палицы. Данька уже не слышал. Он не мог. Впервые с начала русской игры Каширин расхохотался; точнее — заржал как большой
XVII
Ангел-хранитель,
Где ж ты мотался?
Сядь на плечо.
Его смех был прерван еще более жестоким ударом — тупым концом копья по затылку. Контуженый череп, казалось, расседался от боли — Данила открыл мутные глаза в темноту… Сверху сквозь щели в потолке пробивался свет и приглушенный шум: кто-то вполголоса переговаривался, изредка постукивал по доскам каблуками сапог.
— Бустя?! — шепотом позвал Данила, пытаясь различить невнятные контуры неподвижной тени в двух шагах.
— Тут я… — пробормотала тень и шмыгнула носом.
— С пробужденьицем! — в тот же миг почти весело прошепелявили сбоку: дедушка Посух заелозил задом по земляному полу, перебираясь к Даньке поближе: — Не скоро же ты очухался, добрый молодец! Мы с Буштенькой тута уже недобитый час сидим… Бежображие! Пожилого, штарого человека веревками запутали, руки-ноги повяжали! Ни шрама, ни шовешти, а ишшо дворяне! Я им жемлянику принес, а оне — в подвал кинули, охальники!
— Да, дедушка… не вовремя ты со своей клубникой! — Данила ухмыльнулся в темноте. — Видишь, какие страсти кипят. Обманул ты все ожидания. Белая Палица тебя аж за самого греческого посланника принял, думал, ты ему Стати императоров принес — а тут земляника! Обидно получилось.
— Тьху ты, а я думаю: чегой-то за мной какие-то мужуки по куштам ползают, лажутчики подглядывают да провожают? А енто оне меня за иножемца приняли, дурашки! Хе-хе. Хреново получается. Теперича однако в подвал посадили. Ох, горюшко… аль моя плешь — наковальня, што всяк по ней вдарить норовит?
— А Потап где? — вздрогнул Данька.
— Да уж небось дома сидит — или у дядьки Сильвестра! — вздохнула Бустя. — Они его отпустили. Потому как боязно медведя убивать — Велес осерчает, да все лесные хозяева нипочем не простят, начнут на дорогах подстерегать…
— Уф-ф. Я уж испугался: думал. Палица будет мстить Потапу за бросок в озеро. Слава Богу.
— Это ж какому богу-то? — живо переспросил Посух, поворачиваясь во мраке на бок.
— Да уж небось не Стрибогу! В избушке видал образок на стене? Вот Ему и слава.
— Так, слушай сюда, — после минутного молчания изменившимся голосом произнес дед, почти перестав шепелявить. — Ты извини, добрый молодец. Я по дряхлости ума не сразу разобрал, кто будешь таков. Тебя, что ли, Михайло оставил Стати принимать?
— К сожалению, да. Я предпочел бы… не оставаться, а поехать с ним в Калин.
— Это зачем же?
— Над Михайлой какое-то заклятие сгустилось — из-за меня. Словно черти душу крутят — заставляют его с погибшей женой заживо в могилу лечь.
— Да неужто?! — Старик вдруг охнул каким-то молодым голосом. — Неужто случилось-таки? Обручи эти поганые, волшебные… и что, Михайло тебя в избушке оставил, а сам — с мертвым телом в Калин, в ханскую гробницу? Ох, беда…
Он снова затих. Стало слышно, как негромко захлюпала носом Бустя — вспомнила про бедного дядьку Потыка. Сверху сквозь потолок донеслись обрывки разговора — кажется, звонкий смех рыжей лазутчицы прозвенел среди низкого рокота мужских голосов.
— Надо выручать Михайлу, — сказал Посух.
— А есть надежда? Есть способы? — Данила повернул голову и тут же почувствовал, как горлом пошла кровь — закашлялся, сплевывая солоноватую слюну.
— А то нет! — Старик тоже молодецки сплюнул. — А Стати на что?! Колокир-то их не зазря привез! В них же вся сила крестовой Империи! Они любое поганое волшебство как огнем выжигают — нужно только догнать Михайлу и коснуться его царским жезлом… Авось и нашенские чудеса на свете бывают — отхлынет от него проклятие.
— Где теперь Колокир? — шепотом спросил Данька, чувствуя, как гулко забилось и мешает дышать сердце.
— Да где-то рядом бродит… С ним уговор был такой: сперва я в избушку зайду — проведаю, что и как. Ежли все тихо, без засады — тогда и он опосля пожалует. Ну так видишь — без засады не обошлось.
— Этот Белая Палица… чего он хочет?
— Верный служка Стрибожки да Мокошки. Многобожник закоснелый, хоть с огурцами соли. У него приказ имеется из Престола: выследить коганую заразу и на корню выжечь. Не первый год и за Смеяной, и за Свищом охотился, да и тебя почему-то за коганого воина принял. Кто знает — а ну как он давно уж следил за тобой? Вот и вышел по кровавому следу к самому Малкову починку. А тут и Стати царские прямо в руки плывут — ну, Палица и решил облаву устроить. Авось хозяйка Мокошь похвалит.
— А ведь и верно похвалит… — Данила покачал головой. — Регалии христианских царей — да прямо в руки языческой богине…
— Ага… только и мы не лыком шиты, не на болоте выросли. Что, разве взяли они Колокира? Мудрый человек, осторожный. Долго им ждать, пока грек помрет — у него пока и голова-то не болела, хе-хе.
— Надо выбираться отсюда и искать Колокира. У меня всего три дня, прежде чем Михайло прибудет в Калин.
— Да, надо бы выбраться, отчего ж нет? Вот жаль, на шее веревка, а порезать нечем, хе-хе, — сострил старик.
— Ай! — вдруг пискнула Бустя.
— Что? — Данила рывком поднял голову.
— Укололась я… Тут острое чего-то лежит, как будто железки. Бо-ольно порезалась, до крови!
Только теперь Данила осознал, в подвале какогодома он находится.
XVIII
На дубу сидит тут черный ворон.
С ноги на ногу переступывает.
Клювом жаркия перушки поправливает.
А и когти и нос — что огонь горят.