Многоликий странник
Шрифт:
Вообще же ворот в Стреляных Стенах было сделано трое: одни смотрели вниз по течению реки, и ими чаще остальных пользовались доставляющие свой улов рыбаки, другие, через которые по утрам выводили пастись стада коров и овец местные пастухи, – вверх, и, наконец, третьи – в сторону Пограничья, откуда целый день, а порой и ночью шел основной поток посетителей замка, точнее, посетителей тех благ, которые с замком соседствовали: оружейные мастерские, рыночная площадь, лавки кондитеров и – опять-таки – славящиеся собственным пивом таверны.
Интересно получается, думал Хейзит, подъезжая к воротам и с трудом сдерживая нетерпение. Замок дал имя всей округе и в то же время определенно противопоставил себя ей. Раньше, живя здесь постоянно, он этого не замечал, но стоило взглянуть на вещи со стороны да еще глазами более взрослых, более опытных и не в пример ему, восторженному юнцу, циничных воинов, как знакомый мир из пестрого, ничего не значащего многоцветия стал превращаться в извечное противоборство белого и черного, причем, в отличие от однозначности границы
Поскольку при всей своей прочности и внешней неприступности Стреляные Стены выполняли довольно условную роль, на них не только не было эльгяр, как, собственно, и рант, по которым те могли бы ходить, но даже караул приближался к воротам лишь затем, чтобы изредка закрывать их на ночь. Поэтому Хейзит нисколько не удивился, когда никто не окликнул его, и он преспокойно проехал, разве что машинально пригнув голову, внутрь.
Пригибаться, и в самом деле, не стоило: высота ворот была рассчитана на то, чтобы через них мог без труда проехать всадник да еще гордо держащий в руке древко того или иного живописного флага, к которым виггеры издавна питали неподдельную и необъяснимую слабость. Однако Хейзит все же пригнулся, как делает человек, вынужденный ошибочно соизмерять свой рост с новой для себя обстановкой, и это заставило его вспомнить о том, что он по-прежнему сидит верхом. Нет, обычаи Малого Вайла’туна вовсе не требовали от всадников, чтобы те спешивались, пересекая границу. Напротив, находиться в седле всегда считалось среди вабонов занятием почетным и достойным, поскольку говорило либо о заслугах, либо о достатке хозяина, либо о его принадлежности к мергам, как сокращенно, но оттого ничуть не менее уважительно величали тех, кто состоял на службе в легендарной кавалерийской гвардии замка. Именно вопрос достоинства и смутил сейчас Хейзита. Конь ведь принадлежал не ему, а был одолжен исключительно ради дела, причем неотложного: прискакать в замок и доложить Ракли о случившемся. И если первая часть была почти выполнена, то со второй Хейзит в последний момент решил не спешить. При этом он открыто продолжал пользоваться доверенным ему конем. Хейзит, откровенно говоря, понятия не имел, что надлежит делать в подобных случаях. Вместе с тем, он был свидетелем того, как Исли, без зазрения совести, преспокойно ускакал на своей коняге домой, в деревню, и, похоже, совершенно не собирался ее кому-то возвращать. Вероятно, он посчитал вполне справедливым, чтобы за все его военные заслуги замок расплатился с ним хотя бы этим, пригодным для многих полезных вещей животным. Фокдан отправился по назначению. А что теперь делать ему? Спешить в замок, сдавать коня на конюшню, возвращаться к матери, а назавтра снова брести в замок с докладом? Выглядит довольно глупо. Кстати! Ведь Фокдан должен до вечера объявиться в таверне. Вот у кого можно будет спросить совета. Он-то наверняка в курсе установленных порядков. А до тех пор не стоит порот горячку. Итак, домой! Верхом! Но-о, залетная!
Конь весело заржал и припустил по лабиринту тесных проулков между чуть не соприкасающимися крышами домиков.
Если по хорошему, продолжал думать о своем Хейзит, продолжая выискивать с высоты седла кратчайший путь, то в свете последних событий имеет смысл взяться и за перепланировку всей застройки Малого Вайла’туна. Дело нешуточное и вызовет бурю протеста местных жителей, но зато в случае нападения шеважа о нем будет кому вспомнить с благодарностью. В противном случае стоит от метко пущенной стрелы загореться хотя бы одному дому, и оглянуться не успеешь, как запылают все. Не помогут и те не горючие растворы, которыми сегодня при строительстве пропитываются бревна. Надо будет обязательно выложить эту идею Ракли.
– Хейзит! Какого рожна ты тут делаешь? – услышал он не слишком любезный оклик. – Да еще на конягу взобрался.
Поискав взглядом среди спешащих мимо людей того, кто к нему обращается, Хейзит увидел хитро улыбающееся лицо Дита, старого друга отца, до сих пор подрабатывавшего тем, что помогал закупать и доставлять в таверну свежие съестные припасы. Когда-то он тоже работал строителем, но незадолго до гибели отца Хейзита сам получил серьезные увечья, чуть не лишился левой ноги и, в конце концов, стал по мере сил помогать Гверне по хозяйству. Зим ему было, судя по всему, немало, однако всегда насмешливое выражение глаз и курносый нос придавали его внешности мальчишеский задор.
– Я тоже рад тебя видеть, Дит! – приветственно поднял руку Хейзит и, не обращая внимания на посторонних, продолжал: – Как там матушка?
– Рвет и мечет, – отмахнулся тот. – И виноват, разумеется, я, старый дурак. Видите ли, не досмотрел за крышей нашего амбара, а она возьми да прохудись в самый неподходящий момент. Вот дождь за ночь и подпортил чуть ли не все запасы хмеля. Теперь, как видишь, иду за пополнением.
– Подвезти? – неожиданно для самого себя предложил Хейзит. Судя по всему, и с матушкой, и с таверной все и вправду было в порядке, и это известие несказанно взбодрило его после утомительного пути.
– Еще чего надумал! – возмутился Дит. – Сто зим верхом не сиживал – нечего и начинать. Ты вот, я вижу, в большие люди метишь, поезжай-ка лучше домой, да порадуй мать.
– Да я вообще-то не через площадь ехал, – сознался Хейзит, вспомнив, что впервые с тех пор, как стал зарабатывать, возвращается домой с пустыми руками. – Как там Велла, Дит?
– Как пчелка! С утра до ночи хлопочет. Видать, во вкус вошла. А может, кто из прихожан приглянулся. Кто ее теперь знает. Взрослая стала. Своенравная. Ты бы на нее по-братски повлиял при случае.
Дит почему-то называл всех посетителей таверны «прихожанами». Вероятно, в память о тех временах, когда работал в непосредственной близости от Ракли и бывал свидетелем встреч военачальника с простым народом.
Хейзит в ответ только улыбнулся, представив себе сестренку, расторопно разносящую между столиками полные кружки пива, которые она отказывалась ставить на поднос, а держала всегда прямо в руках. Велла была младше его, но при этом могла умело заменить мать, как в смысле готовки на кухне, так и по части воспитания любимого братца. Что, интересно, она скажет, когда увидит его на коне?
Распрощавшись с Дитом, он с легкой душой отправился дальше.
Скорее всего, раз все живы и здоровы и никто его возвращения не ждет, то не ждут от него и подарков, подсказывал Хейзиту внутренний голос.
Чувствовать себя среди пешей толпы ловко ему помогали попадавшиеся то здесь, то там другие всадники. В большинстве своем это были уже упомянутые мерги, имевшие вид суровый и неприступный. Они следили за порядком на улице – довольно важная и нужная обязанность, которую многие из них, тем не менее, считали повинностью. На Хейзита они бросали подозрительные, если не сказать недружелюбные взгляды, но молча проезжали мимо, вероятно, узнавая, благодаря сбруе, коня с заставы Тулли и принимая молодого наездника за гонца, каковым тот, по сути, и являлся.
Однако попадались навстречу Хейзиту и всадники особого толка. Это был весьма немногочисленный, но заслуживающий отдельного рассказа разряд обитателей Вайла’туна, которых можно было встретить преимущественно здесь, в непосредственной близости от замка. Узнать их не составляло труда не только по безупречным нарядам и горделивой осанке, но и по роскошно вышитым, как правило, ярко-красным попонам, под которыми в стужу и зной вынуждены были ходить их послушные лошади. Простой народ называл их эделями, для удобства сокращая общепринятое понятие – эдельбурны. К ним относились целые семьи, корни которых уходили в историю вабонов и прослеживались летописцами и проповедниками культа того или иного легендарного героя до самог этого героя. Короче говоря, эдели считались прямыми потомками знаменитых предков нынешних вабонов, и в силу уже одного этого обстоятельства причислялись к знати, ставя себя даже выше также относящихся к ней зажиточных торговцев и оружейных дел мастеров. Некоторые из них владели не просто домами, а великолепными особняками с большими участками и утопающими в зелени садами, имели в своем распоряжении целую свиту вооруженных до зубов виггеров и еще множество всяческих благ, недоступных простому люду. Вместе с тем, Хейзит встречал и таких эделей, у которых, кроме коня под попоной, ничего за душой толком и не было. Да и конь содержался на средства замка, поскольку, будучи раз причисленным к эдельбурнам, его хозяин в качестве безвозмездного поощрения за славные деяния почившего пращура получал в придачу к титулу жалование, правда, на совершенно определенные вещи, к коим относилось и достойное содержание коня. Таким образом, среди эделей попадались и те, кому приходилось ютиться за пределами Стреляных Стен, хотя в последнее время стали поговаривать о том, что, напротив, двери в разряд избранных открываются не только по праву глубоких родовых корней, но и по праву глубины кошеля. Тем более что окончательно и бесповоротно титул объявлялся вступающим в силу никем иным как Ракли, род которого шел от самого знаменитого из героев сказов и преданий – Дули, Темного Бойца. Верить подобным слухам Хейзиту не хотелось, однако даже он не мог не заметить, что количество лошадей в попонах на улочках Малого Вайла’туна выросло изрядно, причем восседают на них не только украшенные полученными в боях рубцами и убеленными сединами благородные воины, но и кокетливые дамы, и вздорные юнцы, и почтенные мужи, единственным достоинством которых является обтянутое дорогим камзолом далеко не боевое брюшко. А ведь еще отец объяснял Хейзиту, что эдельбурном может называться только прямой потомок возведенного в культ героя да и то лишь по мужской линии. То есть настоящими и единственными эдельбурнами из потомков, к примеру, того же Дули были Ракли, Локлан и его младший брат Ломм, если бы его в свое время не казнили как преступника. Ни их жены, ни дочери не имели ни малейшего права претендовать на подобный титул. Однако, если разобраться, разве мог кто запретить всем этим дамочкам, не будучи эдельбурнами по сути, пользоваться благами, а тем более конями своих знатных родственников?