Мобберы
Шрифт:
Призрак с визитной карточкой
Вагоны влачились по рельсам, ошпаривая Белградскую улицу ремиксами одних и тех же осточертевших синглов в стиле «какофония для шпал и стыков». А в доме, который стоял ближе всех к железнодорожному полотну, в квартире № 77 на восьмом этаже, сидели трое друзей и коротали без сна уже третью ночь.
На комнатном столике располагалась немудрёная закусь: наструганная разнокалиберными шматками ветчина, хлеб и банка сардин в масле.
– Ритка совсем закисла. Надысь звонил ей – разговаривать не хочет, – поделился нерадостными известиями Хрофт.
– Я тоже звонил, – покрывшись лёгким румянцем, потупился Джим.
Он умолчал, что набирал номер Риты восемь раз. Она взяла трубку всего единожды, он услышал резкую отповедь и просьбу никогда впредь не звонить, не заходить и вообще не беспокоить.
– Мы уже и моб для неё организовали: на улице под балконом Винни-Пуха из ромашек выложили. Она даже из окна не выглянула, – поплакался Асмуд.
Джиму, как корифею флэшмоба, следовало отчитать его за очередную профанацию возвышенной идеи, но он только угнездил на носу купленные в «Оптике» новые очки.
Рита вот уже неделю была поглощена глубокой ипохондрией. Она сидела дома, никуда не выходила, ни с кем не общалась и часами гоняла на магнитофоне «Романтик» (подарок отца маме по случаю ситцевой свадьбы) запиленную кассету с заунывными песнями Стинга. Её перестали интересовать и буккросс, и флэшмоб, а о поисках сокровищ она запретила окружающим даже упоминать.
В Москве ей и Джиму пришлось сутки отсидеть в кутузке – пока не примчался майор Семёнов и всё не уладил. Ни Вышату, ни кого-либо из кодлы, естественно, не поймали, и майор был вынужден задействовать связи в высоких кругах, чтобы отмазать сидельцев от обвинения в порче национальных ценностей. После возвращения в Питер он устроил дочке разнос, но она, сражённая наповал вероломством Вышаты, пропустила отцовские нарекания мимо ушей. Вышата растоптал её, смешал с гумусом. Она не могла этого ни понять, ни простить, ни пережить. Мир за окном перестал её интересовать. Если она и выходила на балкон, то для того, чтобы прикинуть, хватит ли высоты, чтоб, прыгнув вниз, разбиться насмерть…
– Попадись мне этот хмырёныш, я бы из него такую отбивную сварганил! – мечтательно произнёс Хрофт.
– Не ты один, – отозвался Асмуд под тарахтение порожняка.
Тщедушный Джим клевал носом и производил впечатление дистрофика.
– Эге, брат, – сказал Хрофт, протестировав на глаз его состояние. – Схомячь-ка вот это. – И вложил ему в руку бутерброд с ветчиной.
– Не хочу! – заупрямился Джим. – Не хочу есть.
Хрофт встал, по-хозяйски прошёл на кухню, и оттуда донеслось шкварчание. Вскорости он принёс дымившуюся сковородку с глазуньей, установил её на стол, подсунув под дно разделочную доску. Поставил рядом целлулоидный тубус с плюмажем из торчавших в стороны мельхиоровых зубьев.
– Берите инструмент и шамайте.
Они взяли из тубуса по вилке и принялись за яичницу. К пиршеству присоединился и Джим.
– Надо с Риткой что-то делать, – продолжил Хрофт прерванный диспут. – Совсем разнюнилась.
– Давайте её на пленэр вывезем! – оживился Асмуд. – Могу организовать турпоход в Прибалтику. Или к чухонцам. В море искупается… У неё загранпаспорт есть?
– Не поедет. Она знать никого не хочет, заперлась в четырёх стенах и куксится. А ты – турпоход…
– Тогда мы тут не помощники. – Асмуд наколол на вилку кусок сардины. – Сама перебесится.
– Засохни! – попёр на него внезапно взорвавшийся Джим. – Никому не позволю её оскорблять!
– Ишь ты! – Хрофт посмотрел на него с прищуром. – А с виду малахольный…
Они доели яичницу, выскребли хлебными корками сардиньи потроха и пахучее масло из консервы. На закуску остался сиротливый ломтик ветчины. Джим взял его и поднёс ко рту.
– Хавай, моббер, – одобрил Хрофт. – Тебе полезно. Мы-то уже от пуза…
В комнате расплылся гул электрички. Дверь, отделявшая гостиную от коридора, открылась.
– Сквозняк? – Хрофт, погрузневший после еды, поднялся из-за стола, подошёл к двери и нос к носу столкнулся со стоявшим в коридоре джентльменом.
То, что это был именно джентльмен, Хрофт понял сразу, хотя видел джентльменов только в кино и на иллюстрациях к старым книжкам. Опрятный сюртук старорежимного покроя, белоснежная накрахмаленная манишка, цветок в петлице, надраенные до зеркальности боты – кто как не джентльмен? Смердело от него дорогостоящим одеколоном – всё, как положено.
– Вам кого? – спросил Хрофт.
Джентльмену, обладавшему мертвенной бледностью и безупречной дворянской выправкой, можно было дать лет двадцать, край – двадцать два. К таким Хрофт обращался «эй, друган», но тут, ослеплённый лоском, начал обнаруживать в себе салонные манеры. Разве что поклон не отвесил.
– Игорь Алексеевич? – Джентльмен протянул тонкую белую руку.
– Аз есмь, – курлыкнул Хрофт, раздавленный тем, что этот расфуфыренный фон барон знает его имя-отчество.
– Тогда я к вам. – Джентльмен движением факира извлёк из сюртучного кармашка визитную карточку. – Будьте добры передать это Маргарите Николаевне и присовокупить к оному подношению мою нижайшую просьбу: пусть она всенепременно протелефонирует по указанному здесь номеру, а ещё лучше – не сочтёт за труд лично навестить даму, коей принадлежит сей атрибут.
Офонаревший от словесных кренделей, Хрофт превратился в антропоморфного дендромутанта, то бишь, проще говоря, одеревенел. Лик джентльмена озарился бесцветной улыбкой выходца с того света.
– Вижу, что чрезмерно обязываю вас своею просьбою. Разрешите тогда обратиться с ней к Илье Артемьевичу либо к Константину Юрьевичу.
– К кому? – совсем опешил Хрофт.
– К вашим друзьям, кои, сколь мне ведомо, присутствуют здесь.
«Его нет! – вдруг додумался Хрофт. – Это я сам с собой калякаю, а он мне только блазнится. Выспаться надо! Срочняво!»