Моби Дик, или Белый Кит
Шрифт:
Служитель Эскулапа, к которому теперь обращались столь панибратским образом, все это время стоял поблизости. С виду в нем не было ничего, что говорило бы о его джентльменской должности на судне; у него было до чрезвычайности круглое, но вполне разумное лицо; одет он был в шерстяную блузу синего цвета, сильно вылинявшую, которая легко могла сойти за матросскую рубаху, а брюки у него были заплатанные; до этой минуты он разделял свое внимание между свайкой, которую держал в одной руке, и коробочкой пилюль в другой, бросая по временам критический взгляд на костяные конечности обоих покалеченных капитанов. Но когда капитан представил его Ахаву, он вежливо поклонился и поспешил исполнить полученное приказание.
— Рана была ужасная, — начал судовой врач, — и, послушавшись моего совета, капитан Вопли положил нашего старичка Сэмми…
— «Сэмюэл Эндерби» — это название моего корабля, — прервал его однорукий капитан, обратившись к Ахаву. — Дальше, дружище.
— …положил нашего старичка Сэмми на курс норд, чтобы выбраться из непереносимой жары, стоявшей на экваторе. Но все было тщетно, я сделал что мог, сидел с ним по ночам, был очень строг с ним в вопросах диеты…
— Ох, страшно строг, — вмешался капитан; и вдруг изменившимся голосом добавил:— Каждую ночь напивался вместе со мною горячим пуншем чуть не дослепу, так что уж и сам не видел, куда накладывал повязку. И спать отправлял меня, совсем упившегося, не раньше трех часов утра. О небо! Это он-то сидел со мной по ночам и был строг в вопросах диеты! Вот уж сердобольная сиделка и строгий блюститель диеты, этот доктор Кляп (смейся, Кляп, сукин сын, смейся! Сам знаешь, что ты порядочный негодяй). Но плети дальше, дружище, я предпочитаю быть убитым тобою, чем спасенным кем-нибудь другим.
— Мой капитан, как вы, наверное, заметили, уважаемый сэр, — проговорил Кляп с невозмутимо благочестивым видом, слегка поклонившись Ахаву, — любит иногда пошутить; он нередко сочиняет для нас забавные историйки в этом духе. Но я могу пояснить, между прочим — en passant, как говорят французы, — что лично я, то есть Джек Кляп — лицо духовного звания (в недавнем прошлом) — сторонник абсолютной трезвенности, я никогда не пью…
— Воду! — заключил капитан. — Он никогда ее не пьет. У него от нее припадки делаются; пресная вода вызывает у него водобоязнь. Но продолжай, расскажи про руку.
— Пожалуй, — спокойно согласился доктор. — Я как раз собирался рассказать, сэр, когда капитан Вопли перебил меня своими остроумными воплями, что, несмотря на все мои старания и строгости, рана становилась все хуже и хуже; правду сказать, сэр, это была самая ужасная, зияющая рана, какую только можно увидеть в медицинской практике; два фута и несколько дюймов в длину. Я измерил ее лотлинем. Коротко говоря, в конце концов рука почернела; я знал, чем это грозит, ну и отнял ее. Но к этой костяной руке я и пальцем не притронулся; такие вещи, — он махнул в сторону капитана своей свайкой, — против всех правил. Это капитанская работа, не моя; он сам приказал судовому плотнику снарядить себе такую и велел наладить на нее вот этот молоток, чтобы выбивать из людей мозги, надо думать, как он однажды попробовал вышибить их из меня. На него иногда находят приступы бешеной ярости. Вы видите это углубление, сэр? — тут он снял шляпу и, откинув назад волосы, обнажил у себя на черепе большую круглую впадину, ничем, впрочем, не напоминавшую бывшей раны и не похожую на шрам. — Так вот, наш капитан расскажет вам, откуда она у меня; он знает.
— Нет, не знаю, — отозвался капитан, — обратитесь лучше к его матушке; он родился с этим. Ах ты, чертов Кляп, негодяй ты этакий. Ну найдется ли на свете второй такой Кляп, чтобы заткнуть черту глотку? Ты, сукин сын, Кляп, скажи, когда будешь подыхать, мы сунем тебя в рассол; нужно сохранить тебя для грядущих веков, подлец ты этакий.
— А что сталось с Белым Китом? — не выдержал наконец Ахав, нетерпеливо дожидавшийся финала интермедии, которую разыгрывали два англичанина.
— О! — воскликнул однорукий капитан, -да, да! Он нырнул тогда, и мы надолго потеряли его из виду; дело в том, что я ведь не знал в то время — я уже говорил, — что это был за кит, сыгравший со мной такую штуку. И только потом, когда мы снова спустились к экватору, мы услышали рассказ о Моби Дике
— как его называют некоторые, — и тогда я понял, что это был он.
— Встречал ли ты его потом?
— Дважды.
— Но не мог загарпунить?
— А я и не пытался; хватит с него одной моей руки. Что бы я стал делать без обеих? Что попало на зуб Моби Дику, то пропало, я так полагаю. Уж он если схватит, то заглотает.
— Что же, отлично, — вмешался Кляп. — Дайте ему вместо наживки вашу левую руку, чтобы добыть правую. Известно ли вам, джентльмены, — он отвесил точно по поклону каждому из капитанов, — известно ли вам, джентльмены, что пищеварительные органы кита столь непостижимо устроены божественным провидением, что он не в состоянии переварить полностью даже одну человеческую руку? Ему-то это известно отлично. То, что вы считаете кровожадностью Белого Кита, это всего лишь его неловкость. Ведь у него и в мыслях не бывает проглотить вашу руку или ногу, он делает это, просто чтобы припугнуть вас. Но иногда с ним случается то же, что произошло как-то с одним старым цейлонским факиром, моим бывшим пациентом; он делал вид, будто глотает ножи, но в один прекрасный день действительно уронил себе в желудок настоящий нож, и он пролежал там целый год, а то и больше; потом я дал ему рвотного, и нож вышел из него, по кусочкам, понятное дело. Он не в состоянии был переварить нож и включить его в состав тканей своего организма. Так что, капитан Вопли, если вы проявите расторопность и готовность заложить руку за то, чтобы честь честью похоронить вторую, в таком случае, рука ваша. Только дайте киту в ближайшем будущем приступиться к вам еще раз, и вся недолга.
— Ну нет, Кляп, благодарю покорно, — отозвался английский капитан. — Пусть угощается на здоровье той рукой, что ему досталась, раз уж тут все равно возражать бесполезно, ведь я тогда не знал, с кем имею дело; но вторую он не получит. Хватит с меня белых китов; однажды я за ним погнался, и больше не хочу. Убить его, конечно, большая честь, я знаю; и спермацета в нем одном — целый трюм, но поверьте мне, лучше всего держаться от него подальше, вы согласны со мной, капитан? — и он скользнул взглядом по костяной ноге.
— Да, это было бы лучше всего. И все же охота за ним не прекратится. Есть такие проклятые вещи, от которых держаться подальше хоть и лучше всего, но, клянусь, не легче всего. Он влечет и притягивает, словно магнит! Как давно видел ты его в последний раз? Каким курсом он шел?
— Спаси меня бог, и да сгинет подлый дьявол! — вскричал Кляп и, пригнувшись, забегал вокруг Ахава, по-собачьи принюхиваясь, — ну и кровь у этого человека! скорей принесите градусник; да она на точке кипения! а пульс такой, что доски трясутся!.. сэр! — и, выхватив из кармана ланцет, он потянулся к руке Ахава.
— Прочь! — взревел Ахав, отшвырнув его к борту. — Гребцы по местам! Каким курсом он шел?
— Боже милостивый! — воскликнул английский капитан, к которому был обращен последний вопрос. — Что же это происходит? Он шел на восток, мне кажется, — и шепотом Федалле:— Что ваш капитан, он помешанный?
Но Федалла, приложив палец к губам, скользнул за борт, чтобы сесть в лодке за рулевое весло, в то время как Ахав, притянув к себе огромный блок, отдал приказание чужим матросам приготовиться к спуску талей.
В следующее мгновение он уже стоял на корме своего вельбота, и матросы-манильцы взмахнули веслами. Напрасно окликал его английский капитан. Повернувшись спиной к чужому судну, а лицом, застывшим, точно гранит, к своему собственному, Ахав неподвижно стоял на корме, пока не поравнялся с «Пекодом».
ГЛАВА CI. ГРАФИН
Прежде чем скроется из виду английский корабль, следует рассказать здесь, что шел он из Лондона и что он был назван в честь покойного Сэмюэла Эндерби, лондонского купца, основателя китопромышленного дома Эндерби и Сыновья — торгового дома, который, по моему скромному китобойскому мнению, мало в чем уступает объединенному королевскому дому Тюдоров и Бурбонов, с точки зрения их исторической роли. В течение какого времени, предшествовавшего лету господню 1775-му, существовал упомянутый торговый дом — на этот вопрос многочисленные рыбные документы, которыми я располагаю, не дают ясного ответа; но в том самом году (1775) он снарядил первые в Англии суда, предназначенные для планомерного промысла на кашалотов; хотя еще лет за сорок-пятьдесят до этого (начиная с 1726 года) наши храбрецы Коффины и Мэйси из Нантакета и Вайньярда большими флотилиями охотились на этих левиафанов, правда, только в Северной и Южной Атлантике и нигде больше.