Модель событий
Шрифт:
— Я и так прекрасно осведомлена о всех своих достоинствах. Какой в этом смысл? — пожала плечами Вероника.
— Величайший! Если какой-нибудь, скажем, человек — ну вот вы, к примеру, — будет знать, какие его качества нравятся лично мне, он их при мне будет нарочно демонстрировать, чтобы я снова сказал что-нибудь хвалебное. И в итоге нам обоим будет хорошо. Он — похвалы от меня выслушивает, я — его прекрасными свойствами наслаждаюсь.
— А если человек не слишком заинтересован в похвалах?
— Тогда он просто глубже закопает в землю свои бесценные таланты, а я по любому в накладе не останусь.
— То есть всё делается исключительно из корыстных побуждений?
— Конечно! Я — ужас до чего корыстный и эгоистичный тип!
— Тебе так нравится казаться хуже, чем ты есть? — Вероника неожиданно перешла на «ты».
— Нет. Мне как раз нравится казаться лучше, чем я есть. Но для этого надо бездарно сыграть в плохого парня — чтобы всем стало понятно, какой я на самом деле замечательный.
— Ты и вправду замечательный. Во всяком случае, не такой плохой, как тебе кажется.
— Так «замечательный» — или «не такой плохой»? Нужно определиться в терминах!
— Ты такой замечательный, когда не паясничаешь. И даже когда паясничаешь — не такой уж и плохой, — улыбнулась Вероника.
— Вот уж кого не упрекнёшь в подхалимаже — так это тебя.
— Это ты увидел во мне ещё одно бесценное качество? Ну что ж, обещаю демонстрировать его в твоём присутствии как можно чаще.
— Благодарю, прекрасная и щедрая госпожа. Может быть, я тогда посуду помою? В качестве ответной любезности?
— Э, нет. Мыть посуду в моём доме позволяется только очень избранным.
— Ну извини.
— Но ты вполне можешь вынести на помойку мусор... — Вероника взглянула на часы, — минут этак через пятнадцать.
Виталик два квартала шлёпал по лужам с пакетом, полным мусора, пока не вспомнил, что его надо бы выбросить. «И завтра к ней пойду, — подумал он, швыряя свою ношу в мусорный бак, — если понадобится, буду выносить мусор, мыть машину, ходить за хлебом в магазин. Сделаю всё, что ей будет нужно. Хотя у неё и без меня всё есть. А то, чего нет, она с лёгкостью приготовит. А у меня есть только любовь. Сырая любовь, её не нужно готовить, и она, как нефть, брызжет во все стороны. Наливай и пей. Только она такое не пьёт».
Сёстры Гусевы возвращались с охоты ни с чем. Весь день они искали Мишу и Колю, ну или хотя бы Студента. Город смеялся над ними, изгибался, путал и манил, выводил на ложный след. Все трое были здесь. Вроде бы живые — но какие-то подпорченные. Три живых шемобора, из которых два изгнанника, плюс два шемобора второй ступени, их обычным Бойцам не учуять, — не многовато ли будет? Неужели опять начинается звездопад желаний, вроде того, что был этой зимой? Впрочем, нет, не начинается. Иначе бы Разведчики целыми днями бегали по городу, собирая носителей, а они всё больше сидят по местам.
Вот и Лёва, несмотря на позднее вечернее время, торчал на втором этаже Тринадцатой редакции и вяло бил кулаком в стену коридора, будто выполнял какое-то нудное спортивное упражнение.
— Ты тут чего забыл? — спросила у него Галина.
— Я злюсь. Что, не видно? — грубо ответил тот.
— Не видно. Кто так злится? — поддела его Марина.
— Я так злюсь! — выкрикнул Лёва
— Ну-ну. Это уже больше похоже на правду. Продолжаем концерт, — поаплодировала Марина.
— Чего надо? Меня достали все — это ясно? — рыкнул Лёва.
— Ещё злись. Сильнее, — наступала Галина.
— Валите уже отсюда, я правда за себя не отвечаю! — сорвался на крик Разведчик.
— Не верю. Настоящей злости слова не нужны, — покачала головой Галина и прислонилась спиной к стене.
— Покажи нам, как ты злишься, — приказала Марина. — Не надо за себя отвечать, если что — мы сами ответим.
Лёва расправил плечи, подпрыгнул на месте, сжал кулаки. И замер. Только что его переполняла ярость — ну в самом же деле переполняла! Хотелось рас-ко-лошматить тут всё, раз-нес-ти в крошку. Орать хотелось. Кататься по земле. Ввязаться в крупные неприятности, и наплевать, что потом будет. Драться, хрипеть, сдохнуть тут, принеся в жертву своей злости всё, что только у него есть. И вдруг — когда шлюзы открылись, когда уже стало можно не сдерживать себя и за себя не отвечать, слиться с яростью в одно прекрасное целое и стать диким, не рассуждающим о последствиях хищником — всё закончилось. Где-то на периферии сознания прыгала маленькая, сморщенная ярость, размахивала флагом, пыталась привлечь к себе внимание, но стоило сфокусировать ней внимание — и она ускользала, становилась ещё меньше, хотя и продолжала скакать, как большая.
Лёва упал на одно колено, упершись ладонями в пол. Надо было восстановить дыхание, собраться с силами, чтобы идти. Но для начала — встать. Буря отступила, забрав с собой всё. Теперь с Лёвой мог справиться и ребёнок, не то что Бойцы Гусевы.
— Что вы со мной сделали? — тихо спросил он.
— Мы? Пальцем тебя не трогали. А гипнозу не обучены, — притворяясь старой безобидной бабушкой, прошамкала Галина.
— Ты сам это с собой сделал. И всегда делаешь, когда без толку злишься, — пояснила Марина.
— Я люблю свою ярость, — стараясь сфокусировать взгляд на собеседницах, медленно заговорил Лёва. — Она — как сверхъестественная сила, как знак свыше, как молния и гром, которых невозможно не заметить. Ярость говорит: иди за мной, и я иду. Иду, и прихожу туда, где мне надо быть. Я не умею покоряться — судьбе, обстоятельствам, людям. Я покоряюсь только своей ярости. Только она способна сдвинуть меня с места и заставить сделать то, что я совсем не планировал.
— Тогда встань и иди за ней, — приказала Галина. — Просто встань и иди. Мы поддержим тебя, если будешь падать.
Лёва не смог ослушаться — как будто не эта старая грымза, а сама ярость говорила с ним. Где-то вдалеке мерцала красная светящаяся точка — всё, что осталось от ярости. Она исчезала. Её было нужно догнать, остановить, вернуть.
Куртку на Разведчика накинула Галина, Марина заботливо повязала ему шарф. Сёстры Гусевы погасили свет, закрыли дверь и догнали его во дворе.
Свежий воздух, влажный, пахнущий сырой землёй, прибавил Лёве сил. Он шагал по улице, а где-то совсем рядом, в тени домов, крались его спутницы. А может быть, они и не крались, а вполне открыто шли чуть поодаль.