Модернизация: от Елизаветы Тюдор до Егора Гайдара
Шрифт:
Впрочем, одних лишь теоретических дискуссий было недостаточно. Хайек понял, что изучать экономику нужно там, где она лучше всего развивается, и, собрав небольшую сумму, отправился в США. Деньги быстро кончились, и он уже мыл посуду в ресторане на Шестой авеню, когда ему вдруг предложили скромное место в Нью-Йоркском университете.
Тем не менее в США он не остался. В 1927 г. Хайек вместе с Мизесом основал в Вене Австрийский институт по исследованию экономического цикла, и с этого момента началась его самостоятельная научная работа.
Ранние, чисто экономические, труды Хайека
Однако оставаться в рамках пусть очень важной, но все же сравнительно узкой проблематики Хайек не мог. Он стремился осмыслить жизнь в целом. Он стремился в Англию, где находился центр экономической мысли той эпохи. Он стремился туда, где его ждали самые сильные соперники и влиятельные союзники.
В 1928 г. молодой Хайек впервые схлестнулся в очной полемике с Кейнсом. Тот пытался «пройтись тяжелым катком» по никому не известному экономисту из «захолустной» Вены, но Хайек выдержал спор. С тех пор противостояние двух крупнейших в экономической мысли столетия фигур характеризовалось духом дружбы, уважения и даже взаимовыручки.
Когда в годы Второй мировой Хайек должен был работать в Кембридже, Кейнс помог ему решить квартирный вопрос, хотя австриец выходил к студентам с идеями, которые англичанин в основном не разделял. Чуть позже по предложению Кейнса Хайек был избран членом Британской академии наук.
Но это все было потом. А начинался английский период жизни Хайека с приглашения читать лекции в Лондонской школе экономики (ЛШЭ), которое он получил в 1931 г. от своего ровесника — декана Лайонела Роббинса.
Роббинс был по-своему уникальным человеком. Он так и не вошел в число корифеев экономической мысли, но стал, пожалуй, одним из главных организаторов науки XX века. В то время когда Кембридж во главе с Кейнсом блистал новизной своих интервенционистских идей, Роббинс уже формировал центр экономической мысли, значение которого стало ясно лишь к концу столетия.
Молодежь из ЛШЭ атаковала Кембридж с либеральных позиций уже в то время, когда идеи еще далеко не старого Кейнса казались последним словом науки. Это наступление было вдвойне необычным в стране традиций, где наука с незапамятных времен оставалась прерогативой лишь Оксфорда и Кембриджа.
Хайек принял приглашение Роббинса поработать в Лондоне и в течение последующих 20 лет жил в Англии. Начал он новый этап своей жизни с визита в Кембридж, где заявил об ошибочности взглядов Кейнса перед аудиторией, наполненной его восторженными почитателями.
Подобный шаг можно было бы счесть самоубийственным для карьеры австрийца, если бы не возможность работать в ЛШЭ, где обстановка была принципиально иной. Там собрались люди, которых волновала проблема сохранения свободы, а не вопрос о том, как улучшить мир. Хайек с его склонностью размышлять, а не вдалбливать свои идеи оказался в центре узкого кружка лондонских интеллектуалов.
Но сломить триумфальное наступление Кейнса им оказалось не под силу. Несмотря на то что либералы были в среднем моложе своих соперников, общественное мнение записывало их в число ретроградов, как бы глядящих на XX век из XIX. Кстати, в России, пришедшей к Кейнсу от Маркса, да еще и с опозданием на десятки лет, такой взгляд на неолиберализм сохранился вплоть до наших дней.
Биться лбом о каменную стену всепобеждающего этатизма было тяжело, но все же для Хайека 30-е гг. были, наверное, счастливым временем. Он жил в лондонском пригороде на скромное профессорское жалование, занимался наукой и растил двоих детей, скептически наблюдая за бурным восхождением Кейнса, практически уже не преподававшего и целиком погруженного в большую политику.
В 1939 г. — спустя три года после появления великой «Общей теории…» Кейнса, Хайек издал книгу, демонстрирующую опасность государственного вмешательства в монетарную политику. Ее практически никто не заметил.
Кембридж и Монт Пелерин: «Дорога к рабству»
С началом войны ЛШЭ была эвакуирована в Кембридж. Находясь на «вражеской территории», Хайек внезапно сменил тактику борьбы и впервые написал популярную книгу о триумфальном наступлении коллективизма.
«Дорога к рабству» затрагивала ту же тематику, что и «Социализм», написанный почти на четверть века раньше. Но Хайек в отличие от Мизеса сразу взял быка за рога. В 1922 г. социализм был все же маргинальным явлением, не слишком беспокоящим публику. Теперь же исследователю удалось нарисовать страшную картину, в которой различные направления коллективизма смыкались воедино, покрывая практически всю Европу тоталитарной оболочкой.
Это был блестящий ход. В 1944 г., когда свободный мир оказался обречен на то, чтобы выбирать, поглотят ли его коммунизм или фашизм, либеральный призыв, обращенный к широким массам, был услышан. Особого успеха «Дорога к рабству» добилась в США, где сокращенное издание проштудировали сотни тысяч читателей.
Хайек тут же решил закрепить успех. Он стал не только главным пропагандистом, но и главным организатором либерального процесса во всем мире. В своем любимом Тироле Хайек начал проводить регулярные летние школы. Но еще более важным делом стало создание в 1947 г. в местечке Монт Пелерин на берегу Женевского озера международного общества, объединившего немногих разбросанных по миру и практически изолированных друг от друга ученых-либералов.
Помимо Мизеса и Роббинса в обществе «Монт Пелерин» оказались Карл Поппер, Вальтер Ойкен, Вильгельм Рёпке, Бертран де Жувенель, Уолтер Липпман — люди, каждый из которых стал целым явлением в мире либерализма. В «Монт Пелерин» начал блистать молодой Милтон Фридман. Заглядывал туда и умудренный опытом Людвиг Эрхард — единственный либерал, обладавший в то время серьезными властными полномочиями. Но душой и главным организатором всего международного либерального процесса был, конечно, Хайек.
Ни один экономист мира никогда не приобретал такой известности, как та, что внезапно свалилась на Хайека. Даже Адам Смит шел в свое время к массам через университетские кафедры. Хайек же обратился к обществу напрямую. Он мигом покорил пугливого обывателя, но в этой быстроте натиска крылась и будущая трагедия.