Модистка королевы
Шрифт:
До меня стали доходить плохие новости. Больше чем когда-либо меня обвиняли в том, что я не оглашаю счета Марии-Антуанетты и продолжаю разорять королевскую казну. Женевьева де Грамон, одна их первых камерфрау, стала для меня настоящим кошмаром.
Следует признать, что она была очень порядочной, но такой рассудительной, такой прижимистой, даже если это касалось чужих денег! Испытывая неприязнь к любым излишкам, она стремилась заставить нас сократить расходы. Она принялась и за наших поставщиков, требуя снизить цены. Эта маленькая женщина, неприметная и стыдливая, «врагиня», как называл ее Болар, обращалась с нами очень почтительно. Королева, долго не обращавшая на нее никакого внимания, стала ценить ее все больше
Простые люди подражали Мадам, раздражаясь моими ценами. Я с болью вспоминаю месье де Тулонжеона, который женился на девице д’Обине, очень кокетливой. Она часто одевалась у меня. Ее мямля-муж не придумал ничего лучше, чем прийти в волнение от моих цен. Дьявол! Если у вас недостаточно средств, так делайте покупки в другом месте! В Париже можно было найти магазин для любого кошелька! Тулонжеон настаивал, а я… вышла из себя.
— Разве Верне [106] платят только за полотно и краски? — спросила я его довольно бесцеремонно. — Что, я должна вручить вам лишь счет суконщика и басонщика?
106
Верне, Клод-Жозеф (1714–1789) — французский живописец. Стал одним из самых выдающихся пейзажистов своего времени. В 1754–1762 гг. по заказу короля написал серию картин «Порты Франции» (Париж, Лувр). Его большие холсты приобретались для украшения дворцов по всей Европе.
Какой я была, такой вот и остаюсь. Я этим не горжусь, но и не стыжусь этого. Люди заурядные считали меня настоящим ядом. Их бесстыдство досаждало мне, и я отвечала им еще большим бесстыдством. Такова я! Но я могу быть совершенно другой, все зависит от настроения и от дня.
Сравнить великую картину и «тряпье» означало проявить тщеславие; это было в высшей степени непристойно. Искусство шитья, изобразительное искусство… если они где-то и объединяются, то только в искусстве самонадеянности, которое у некоторых удваивается талантом превращать его в деньги. Талант, который не покидал меня даже во сне. На самом деле, несмотря на всю мою славу, цены у меня были вполне разумные: не выше, не ниже, чем того требовала эпоха.
Я одна стояла во главе «Великого Могола», управляла тридцатью (если не больше) работницами, не считая многочисленных поставщиков. Я предпочитала шить, нежели встревать во все склоки, но куда уходили средства? Деньги часто были настоящей головоломкой, но я обладала ловкостью и хитростью и у меня были идеи. Я, например, говорила себе, что если клиент не пойдет в «Великий Могол», то «Великий Могол» пойдет к клиенту! Нужно было постепенно проникать в провинцию: в ней я видела неплохой источник дохода. Учитывая моих никчемных плательщиков, идея была очень соблазнительной. Следовало раздобыть модисток, которые перепродавали бы «знаменитую марку». Они имели бы с этого свою прибыль, я — свою, и все были бы довольны.
— Это никогда не сработает!
— Какая глупая затея! — заметили мои конкуренты.
Хороший друг Барделя, моего поставщика лент с улицы Лярбр Сек, стал моим первым депозитором. Тевенар… «земляк», его семья держала бюро дилижансов в Аббевиле. Он хотел перепродать мой товар — от Бертен к Дижону. Он помог мне найти и других посредников. Эта афера оказалась на редкость рентабельной! «Знаменитая марка» будет распространяться и дальше по Франции и за ее пределы!
«Всеобщая страсть овладела европейскими женщинами!» — говорили повсюду. — «Им не нужно ничего, кроме Бертен!»
Николай волновался за меня. Он писал мне, что влиятельные люди России рассержены засильем французских
Суровая зима 1783–1784 года утихомирила на время мое стремление путешествовать. Вся земля была покрыта снегом, как там, на родине моего русского принца.
Было жаль смотреть на людскую нищету. Особенно огорчало положение детей. Очень многие из них умирали. Королева выделила из казны несколько сот луидоров и сократила расходы на туалеты. Женщины последовали ее примеру, посылая приходским священникам суммы, которые собирались потратить на туалеты и украшения.
А снег все шел…
В эту суровую зиму я с удивлением поймала себя на том, что мечтаю, сидя у окна бутика. Ее белое покрывало, ее холод… великая Русь добралась до меня. За окном, далеко, на покрытом льдом горизонте, мне нравилось представлять себе высокую красивую фигуру. Но мое ожидание было обмануто, и я видела лишь дородную физиономию с носом морковкой и жалкой прической! Это соседские дети построили снеговика, и я уже долго смотрела на него из окна.
Если я иногда и предпочитала Париж Версалю, то только из-за детей. Дворец был мертвой землей. Слишком много пожилых людей, слишком мало ребятишек, если не считать королевских отпрысков и пажей. Я не испытывала большой любви к пажам. Они были чересчур культурными, чересчур благоразумными и послушными, они не были настоящими детьми. Теми, что горланят во все горло, носятся, разоряют гнезда завирушек. Теми, что лепят забавных снеговиков…
Несмотря на непогоду наши с королевой встречи продолжались. Добраться до нее теперь было непросто. В карету приходилось впрягать вдвое больше лошадей. Мы проезжали по унылым, опустевшим, окутанным снегом деревням. Неистовые ветра без труда расправились с крышами, водосточными трубами, дорогами. Вырванные с корнем деревья преграждали путь. Все было разрушено. Чтобы устранить повреждения, должно было потребоваться больше одного сезона, по мнению Мадам. Мы пришли к выводу, что в это жестокое время мода должна стать скромнее. Я предложила чепец «седеющая сестра». Он устроил королеву и понравился клиенткам, которые разбирали его по двадцать семь ливров за штуку.
Затем вернулись погожие дни, а с ними — водоворот туалетов.
Той весной моя цыганская шляпка, поля которой были украшены птичьими хохолками и скромным позументом [107] , имела сумасшедший успех. Клянусь честью, шляпка действительно была изумительная. Королеве она понравилась, но Мадам избегала надевать ее.
— Я слишком стара для этого! — вздыхала она.
Той же весной баронесса-чертовка внезапно перестала проклинать меня. Она даже явилась в мой магазин. Помню, как она суетливо бегала по салону и требования рекой лились из ее уст. До этого она целую вечность не приходила ко мне на улицу Сен-Оноре, со времени визита ее подруги великой герцогини Марии. Никто на это не жаловался: от нее у всех нас остались не самые лучшие воспоминания.
107
Позумент (от фр. passement — оторочка) — шитая золотом или мишурой тесьма, служащая для оторочки одежды.