Модистка королевы
Шрифт:
С того времени распространились слухи о моей смерти.
Провидение решило сыграть со мной и Пико злую шутку. Великолепное наказание: бутик Шарлотты «Галантная корзина» и мой «Великий Могол» также стали жертвами пожара, уничтожившего Оперу. Казалось, будто в центре Парижа бушует вулкан, изрыгая яростное пламя. Я до сих пор слышу крики и стоны бедных людей, которые пытались спастись, помню нестерпимый жар, едкий запах и странный сноп огня высотой более трехсот футов, поднимавшегося поверх крыш. Я, Аде и Элизабет Вешар, прижавшись к окнам второго этажа, наблюдали за снопом, который переливался всеми цветами радуги. Этот эффект своим возникновением был обязан рисункам, написанным масляной краской,
В Париже и Версале только и разговоров было, что о пожаре.
Слух о моем исчезновении докатился и до Марли, и на следующей нашей встрече королева была чрезвычайно взволнованна. Она успокоилась, увидев меня, а я была почти счастлива, видя, как сильно она переживала. Я знала, что она любит меня, но никогда не позволяла себе в этом признаться.
Вскоре после этого город потрясла очередная новость.
В последних числах октября наконец решился вопрос о наследовании короны. Говорили, что Муслин, должно быть, дочь герцога де Куани, а от кого второй ребенок, и вовсе непонятно: от Водроя, от Артуа…
Я вижу наследников в золоте, в бриллиантах. Я помню прическу Релевель королевы, прическу наследницы. Ушедшие в забвение чепцы а-ля Анри IV, а-ля Гертруд с вишнями, а-ля Фанфан, «тайные чувства», «сломанная цепочка», а-ля Колин Мэйлар…
Может быть, в то время появилась косынка, помогающая скрыть правду? Благодаря ей декольте королевы не казалось таким необъятным, каким было на самом деле. Муслин развевался, прикрывая женские прелести. Косынка лгала, но вводила в заблуждение даже самые опытные глаза.
А затем появилось платье-сорочка. Оно произвело такой скандал…
Я освободила ее от всех ненужных принадлежностей. Покончено с китовым усом, с железным каркасом, покончено с инструментами пыток, которые, как считалось, делали талию тоньше, приподнимали грудь и отводили назад плечи. Эти приспособления делали походку механической, а всю фигуру неестественно прямой. А я стремилась к естественности. Я придумала платье-рубаху, простую длинную тунику из шелка или белого муслина, конечно, без «корзины», с очень глубоким декольте и большими складками. Складчатые рукава оживлялись оборкой и лентами. Женщины сразу же приняли новые туалеты, первой была королева. Увы.
Несмотря на рождение наследника, ее популярность уменьшилась. Ее и раньше не сильно любили, а тогда мне показалось, что ее начинают ненавидеть, как и ее безумную расточительность, ее туалеты. Мои туалеты… Вплоть до этой новой рубахи, которую они ставили ей в упрек:
— …скроенная из фламандской ткани…
— …чтобы обогатить Австрию!
Мадам Лебрен завершила свой портрет «en gaulle» [89] , на котором королева была в соломенной шляпе с серо-голубыми лентами и в белом платье в виде рубахи. Она выставила картину в салоне Лувра, но тотчас же забрала обратно. Нужно было спрятать ее и побыстрее. Говорили, что королева позволила изобразить себя в рубахе, как горничная! Некоторые проныры даже подделывали заглавие под рамкой:
89
«Marie-Antoinette en gaulle» — портрет королевы кисти Элизабет Виже Лебрен, 1783.
«Франция под стрелами Австрии, доведенная до того, что ей нужно скрываться от беды». Они верили, что делают оригинальное произведение! Злые языки никогда не щадили королевскую семью. Старики вспоминали, что Париж часто задыхался под такими обидными плакатами.
Я в этом ничего
Отныне Кампан, не таясь, смотрела на меня косо. У меня был повод проявлять осторожность. Ох! Она не осмеливалась открыто высказаться против нас с королевой. Хитрая, коварная… ее молчание, полное осуждения, было выразительнее ее жеманной физиономии. Однажды я услышала, как она шепталась с Полиньяк:
— Блеск трона неотделим от интересов нации… Бертен же лишает его блеска… Эта любовь к простоте, эти новые туалеты… выходящие за грани разумного… это же катастрофа…
Но чертовка Полиньяк блестяще заткнула ей рот. За это я была готова заключить ее в объятия, честное слово! Она смерила Кампан с головы до ног презрительным взглядом и залилась звонким смехом. Перед тем как уйти, она тихо ей что-то сказала. Я никогда не узнала, что именно она ей сказала, но я видела, как Кампан стала краской как рак. Последующие несколько дней ее мучила страшная мигрень.
Однако я настаивала на изменении общепринятых представлений. Оглядываясь на то время, я говорю себе, что прекрасная gaulle и тот год должны были что-то перевернуть во мне.
Так почему же этого не произошло?
Глава 15
Весной 1782 года я впервые в своей жизни пересекла границу России. То был хороший год, хотя Версаль еще никогда не был таким пустынным. Многие придворные воевали еще по ту сторону Атлантики. Мадам с детьми оставалась в Трианоне.
Наши бутики стали проявлять склонность к экзотическим названиям: «У русской Дамы», «У Императрицы России», «Галантная Россия»… Все были охвачены русской лихорадкой. Даже сам Версаль готовился принять таинственных графа и графиню с Севера, которые были не кем иными, как эрцгерцогом Павлом [90] , сыном Екатерины Великой, и его женой, урожденной немкой, принцессой Вюртембергской [91] . Они приехали инкогнито и остановились у посла, принца Барантиански.
90
Павел I (1754–1801) — российский император с 1796 г., сын Петра III и Екатерины II.
91
Павел I в 1776 женился на принцессе Софии Доротее Вюртембергской, крещенной в православии под именем Марии Федоровны. В 1781–1782 гг. супруги совершили путешествие по ряду европейских стран.
Я хорошо знала посла и его жену. Она была одной из моих клиенток. Они часто приезжали сюда, в Эпиней.
Готовился роскошный прием. Женщины во главе с королевой пришли в волнение и стали требовать великолепных туалетов. Одна только «северная графиня», по свидетельству ее большой подруги Генриетты д’Оберкирх, испытывала страх перед предстоящими празднествами. Ей сказали, что королева Франции ослепительна. Рядом с такой красавицей, таким солнцем, она будет выглядеть отвратительно, тускло! Она трепетала от ужаса, представляя, как появится при дворе со всеми этими французскими насмешниками, которые не прощают ни уродства, ни нелепости. Так как же ей одеться?