Моё печальное счастье
Шрифт:
Он жестом дал понять, что согласен.
— Луиза?
— Да, месье!
— Вы, наверное, вернетесь к родителям?
— Нет, месье, с вашего разрешения я вернусь к вам в дом.
— Совсем одна?
Я вздрогнула. «Остров» теперь был уже не тот. Я вспомнила о ставне, бьющейся о фасад дома, о завывании ветра в камине…
Особенно отчетливо я представила бутылку виски Тельмы, ее стакан, махровый пеньюар…
— Да, одна, месье.
— Что вы будете делать?
— Я наведу порядок, пока вас не будет.
Он успокоенно качнул
— Очень хорошо.
Это было все. Я не знала, должна ли пожать ему руку, но сам он не шелохнулся, и я пошла, обернувшись на пороге палаты. Он снова смотрел в потолок. Машинально и я взглянула туда же. Это был банальнейший белый потолок со стеклянным плафоном.
Думал ли когда-нибудь Джесс Руленд, что однажды перед ним пройдет картина его жизни на таком жалком экране?
Как видно, Артур узнал обо всем от соседей по дороге на работу. Он вернулся назад, чтобы предупредить мать, и не было еще восьми часов, когда она появилась у Рулендов. При полном параде, представьте себе. Она даже подкрасила губы, что делало менее заметным ее природный изъян. Я еще спала, так как легла около пяти утра. Едва коснувшись подушки и натянув одеяло на голову, я тотчас же провалилась в небытие.
— Луииииз!
Нет никого в мире, кто способен именно так произнести мое имя. Голос матери был подобен крику павлина. Я села в кровати, все еще раздавленная усталостью, и первой мыслью было — «Тельма мертва». Но я не почувствовала сожаления. Я думала о ней уже в прошлом. Резким жестом я толкнула ставни. Ночная буря очистила небо, но солнца не было из-за слишком раннего часа, да в наших краях оно и не спешит появляться на небосводе, даже при хорошей погоде. Мать стояла внизу у дверей.
— Иду!
Вид сверху калечил ее. Она была похожа на бесформенную карлицу, а лицо, закинутое вверх, казалось некрасивым, почти отталкивающим. Позади нее в красноватом песке дорожки отпечатались шины зеленого «доджа». Автомобиль также был мертв. Прекрасный и обольстительный автомобиль!
Значит, все смертно! Однако мать выглядела вполне живой и даже немного алчной. Раньше я этого никогда не замечала. Она была мне матерью, этим все сказано. Существом «таким как есть», раз навсегда данным и неизменным, судить которое представлялось бесполезным.
Я спустилась открыть дверь. Проходя мимо гостиной, я бросила туда опасливый взгляд, боясь увидеть тень Тельмы. Но комната была уже иной. Она забыла американку, став снова заурядным салоном французского предместья.
— Здравствуй, мама!
Она ворвалась, как метеор, стреляя глазами во все стороны, лихорадочно оценивая все, на что падал ее взгляд.
— Я узнала, это просто ужас! Так твоя хозяйка умерла?
— Да.
— Как это случилось?
По правде говоря, я сама была в неведении, ведь мне никто не рассказал, как произошло несчастье. Конечно, я видела локомотив, раздавленную машину на насыпи, но никаких подробностей не знала. Как верх нелепицы, мать,
— Кажется, переезд не был закрыт. Маньенша клянется в обратном, но против фактов не попрешь.
Маньенша — это та самая жирная сторожиха на переезде, землячка моей матери, из местности по ту сторону Сены. Когда-то она сошлась с удалившимся от дел сутенером и содержала на одном из речных островов закусочную, где кормили жареной рыбой. Злые языки судачили, что в те времена она была не прочь одарить милостью щедрых клиентов. Ее сожитель умер зимней ночью, браконьерствуя на реке, и так как закусочная была записана только на его имя, Маньенша осталась без гроша. После этого она соблазнила служащего управления железных дорог, начала безудержно толстеть и кончила в конце концов сторожихой на переезде в Леопольдвиле.
— Это было ужасно, — вздохнула я.
— Я знала, — сказала мама, подходя к двери гостиной, чтобы заглянуть внутрь.
— Что ты знала?
— Что это добром не кончится. Внутренний голос говорил мне: ты не должна была наниматься в этот дом! Теперь ты оказалась без работы.
В такую минуту ее практичность и назидательный тон были невыносимы.
— Я запрещаю тебе говорить так, стыдись!
— Что такое?
— Что слышишь! К тому же я не безработная. Месье Руленд не умер.
— Ты воображаешь, что я оставлю тебя здесь с одиноким мужчиной?
— А почему нет?
— Как это почему? Одинокий мужчина и есть одинокий, или не так?
С очевидностью не поспоришь, и мне ничего не оставалось, как пожать плечами.
— За кого ты его принимаешь? Это порядочный человек. Ты воображаешь, что он полезет прислуге под юбку только потому, что его жена умерла?
— Здесь вопрос принципа!
В эту минуту что-то не было заметно, чтобы у мамы были некие принципы. Она бродила по кухне.
— Это что за штуковина?
— Миксер.
— А на что он?
— Готовить фруктовые или овощные соки, взбивать майонез…
— Во напридумывали! Твою хозяйку где будут хоронить, во Франции или Америке?
— Не знаю.
— Твой месье Роланд, может быть, собирается вернуться к себе, раз он овдовел?
Я об этом не задумывалась, и неожиданный вопрос матери подействовал на меня, как пара оплеух.
— Ты думаешь? — пробормотала я, сразу растерявшись.
— А что! После такого удара Франция, знаешь ли, будет действовать ему на нервы… Слушай-ка, Луиза, если у твоей хозяйки были какие-нибудь старые платья или еще что-нибудь в этом роде, от чего он захочет избавиться, имей меня в виду.
Так как я не отвечала, она повторила:
— Ты слышишь меня?
— Да, мама.
— У тебя странный вид…
— Есть отчего, не думаешь?
Но она продолжала гнуть свое.
— Знаешь, что я подумала с самого начала?