Моё печальное счастье
Шрифт:
Он последовал за мной. На крыльце я прошептала:
— Они в третьей машине!
Он посчитал, вытянув палец — один, два, три.
— Вот в этой?
— Да.
Он бросился вперед. В ту же секунду я поняла, насколько он неосторожен. Если грабители вооружены, он рискует получить пулю!
— Стойте, я предупрежу комиссара!
И я закричала:
— Господин комиссар, воры!
Джесс, казалось, не слышал, и я бросилась вдогонку, чтобы удержать его, но он уже схватил ручку дверцы. Лампочка на потолке загорается автоматически, когда распахивается дверца. Белый
Резким движением месье Руленд захлопнул дверцу. Видение исчезло, все снова погрузилось во тьму. И тогда случилось неожиданное: он дал мне пощечину. Не знаю, вообразил ли он, что я нарочно его позвала, или у него так чесались руки, что он не смог сдержаться… Одновременно он прокричал какое-то слово на своем языке. Я, конечно, не поняла, но угадала по его взгляду, что это было ругательство. Тогда меня охватило отчаяние. Отчаяние такое глубокое, такое полное, какое вряд ли когда-нибудь испытывало человеческое существо. Я расплакалась возле автомобиля, в котором продолжали шевелиться две тени.
Джесс вернулся в дом. Я подняла глаза к небу, ища утешения. Увы, это уже был не милосердный небосвод Рулендов с барашками облаков на сером фоне… а ядовитое небо Леопольдвиля.
Враждебное небо, говорящее людям «нет». Как автомат, я двинулась к калитке. Мертвая улица с редкими фонарями поглотила меня. Своим «прежним», неуверенным шагом я направилась к дому Артура.
Должно было быть по меньшей мере два часа ночи, когда я очутилась перед домом. Артур и мама давно уже спали. Я не сразу решилась будить их. Щека моя горела, сердце тоже. Я подобрала горсть камушков и бросила в окно спальни. Мама никогда не спит крепко. Тотчас за ставнями загорелся свет, потом приоткрылась створка окна, и я увидела ее маленькое треугольное личико и растрепанные волосы, падавшие на лицо прядями, похожими на струи дождя.
— Это я, мама!
— Бог мой, который час?
Ее возглас вернул меня к действительности. Если я расскажу ей все, она никогда не позволит мне вернуться к Рулендам, а я уже начинала тосковать по «острову».
У мамы не было домашнего халата; когда она вынуждена была подыматься среди ночи, то набрасывала старую накидку своего отца, бывшего почтальона. Пока она собиралась, ворчливый голос Артура спрашивал ее о чем-то. Было нечто невыразимо тягостное в этой ночной возне внезапно разбуженной супружеской пары.
Наконец мама открыла дверь. Я едва вошла, как она закричала:
— Что случилось, ты плакала?
— Я завтра объясню.
— Нет, подумайте только! Именно сию минуту ты мне расскажешь, в чем дело, моя милая!
Когда она произносила «моя милая», вы могли быть уверены, что дело добром не кончится. Она не называла меня так с того дня, как я прогуляла урок из дополнительных занятий. В ночной белого полотна рубашке добропорядочной женщины, в изношенной накидке, мама выглядела смехотворно. Ну прямо-таки карикатура в жанре Альдебера или Роже Сама.
— Выкладывай, я слушаю!
Было слышно, как наверху этот идиот Артур натягивает штаны и ищет тапки под кроватью.
— Быстро выкладывай, пока Артура нет!
— Хозяева устраивали прием… Один гость напился… Когда он хотел полапать меня в углу, я дала ему пощечину…
— Правильно сделала, — согласилась она. — Ну а потом?
— Потом мне стало стыдно… Что в этом непонятного? Я и ушла…
— Ушла просто так?
— Ну да, просто так! В таких случаях не раздумывают!
Мама казалась огорченной и не до конца поверившей мне. Она чего-то не схватывала в моем рассказе, чуяла подвох, но не осмеливалась уточнять из-за Артура, который уже спускался, сотрясая шаткую деревянную лестницу.
Даже принаряженный, Артур все равно выглядел невзрачно, а разбуженный среди ночи, с сонной физиономией, он был так жалок, что хотелось плакать. Рубашка, что он носил днем, служила ему также и ночной. Он никогда не расставался с сомнительной свежести майкой, опасаясь простудиться из-за застарелой болезни легких. Небритый, с набрякшими веками и видневшимися сквозь дырявые тапки большими пальцами ног он напоминал фото из журнала «Детектив»: садист месяца!
Вот уже несколько недель я не заходила к ним. У меня сжалось сердце, когда я увидела их снова, таких похожих и несчастных, с физиономиями, которые бывают у плохо питающихся людей. Я сожалела о своем поведении, о ночном бегстве… Нет, решительно, дом Артура не был спасительным пристанищем.
— Что там еще произошло?
Это было в его манере — это самое «еще». Как будто в моих привычках было поднимать их с постели в два часа ночи.
Я не нашла в себе смелости пуститься в объяснения, и мама сделала это за меня.
— Америкашки принимали у себя…
Америкашки! По какому праву она называла их так? Откуда этот презрительный тон? Ну и вид был у нее, бедной дорогуши, с ее заячьей губой! Почему же она чувствовала себя выше Рулендов? Я угадывала, что людям, усвоившим раз и навсегда готовые идеи, нелегко понять других.
— …Они там набрались, и один стал приставать к Луизе, она залепила ему пощечину…
Глаза Артура сверкали диким торжеством.
— И само собой, хозяева ее выставили?
— Нет, она сама убежала!
Он был немного разочарован, но нашел выход.
— Я всегда знал, что этим кончится.
— Почему ты так говоришь? — возмутилась я.
— Я вспоминаю то воскресенье, когда ты кобелилась перед ними в саду… Да я с самого начала говорил, что все они — грязные твари.
Как бы охотно я вцепилась ногтями ему в глаза.
— Я покажу им завтра, этим заморским птицам, где раки зимуют!
— Они здесь ни при чем. Пьяный гость может случиться в любой компании!