Моё печальное счастье
Шрифт:
Стоило бы послушать, каким тоном она ответила. О'кей! Она произнесла эти два звука, как если бы ей заложило нос.
— Вам хотелось бы чего-нибудь определенного?
— Нет!
Я ждала, что она даст мне денег на покупки, но она была настолько ошеломлена, что ей это и в голову не пришло, и я отправилась в путь, рассуждая, что мама оставила мне две тысячи франков, и с меня не убудет, если я одолжу немного моим новым хозяевам.
Когда я пришла, мама, сидя у кухонного окна, штопала кальсоны Артура. Увидев меня, она побелела.
—
Она искренне была уверена, что Руленды дали мне от ворот поворот.
— Да нет же, мама, все идет как по маслу. Делаю, что хочу…
Я рассказала, как прошел день. Она вздохнула.
— Странные люди. И они позволили тебе так рано уйти?
— Я пришла за вещами.
— То есть как?
— Ведь прислуга живет в доме хозяев!
— Но об этом и речи не было…
— В тот раз нет, а сегодня утром — да! Мадам Руленд даже пожелала, чтобы я спала в соседней комнате, так как ночью ей могут потребоваться лекарства.
Когда я была совсем маленькой, мама уверяла меня, что всякий раз, как я вру, кончик носа у меня шевелится. Это был беспроигрышный трюк. С тех пор, если я начинала вешать ей лапшу на уши, маме достаточно было уставиться на кончик моего носа, и я невольно хваталась за него, выдавая себя с головой. На этот раз я не попалась на удочку.
— Так значит, ты совсем от нас уезжаешь?
— Ты что, смеешься, мама, я буду жить в пяти минутах отсюда!
— Но Артур и так базарит!
— Послушай, он мне не отец…
Никогда еще так сильно не несло капустным духом. Мама снова принялась за штопку.
За четверть часа я уложилась. Сказать по правде, мой гардероб был довольно жалким. Но, с другой стороны, я не хотела забирать все — пусть мать не думает, что я покидаю их навсегда. Возвратившись в кухню, я спросила:
— Послушай, ты позволишь сорвать в саду несколько цветов для хозяйки?
— Валяй…
В саду у нас черная земля. Когда ее копаешь, она не ложится крупными комьями, как в деревне, а песком сыплется с лопаты. Все, что растет здесь, походит на саму эту землю: чахнет, не дозревает, вянет прежде чем распуститься. Или, быть может, только мне так кажется? Все здешние жители принимают то, что их окружает, как должное.
Собирая посаженные Артуром ноготки и георгины, я услышала воркование голубей в голубятне, построенной им возле уборной. Голуби, телевизор да пьянство — от этого его не излечишь. В ящиках, превращенных в клетки, у него живут четыре голубиных пары — белые, с завитками на крыльях.
Я вспомнила, что в крайней клетке как раз подросли птенцы, и накануне Артур говорил, что не мешало бы их съесть в будущее воскресенье. Мне пришла в голову прекрасная идея. Я побежала к матери.
— Мама, ты не свернешь шею голубятам?
— Еще чего не хватало!
— Это для моих хозяев.
Вот теперь она и спустила на меня собаку. Все что у нее накипело, всю сдерживаемую злобу она выплеснула мне в лицо. Я уже осточертела ей со своими американцами! Мало того, что они все у нас забрали, так их еще надо осыпать цветами и кормить! Хорош букет!
Букет-то как раз я держала в руках. Цветочный бордюр Артура походил теперь на голый череп наказанного солдата. Я позволила маме выпустить пар. Ее заячья губа стала совсем лиловой. Когда у нее перехватило дыхание, напустилась на нее я.
— Послушай, ну что ты разоряешься? Я заплачу за голубей… Заплачу втридорога! И Артуру будет навар, неужели не понимаешь?
Она не только задушила голубей, сдавив им голову между крыльев, но ощипала и выпотрошила их. Я вернулась «домой» победительницей. По пути купила сала-шпик и зеленого горошка. До того дня я не проявляла особой склонности к готовке. К тому же дома мы и не могли позволить себе ничего из ряда вон выходящего. Однако мне случалось читать кулинарные рецепты в журналах для женщин (где иногда печатались цветные иллюстрации!).
Так вот, рецепт голубя, зажаренного в сухарях, был запечатлен в моей памяти четкими большими буквами.
Когда месье Руленд вернулся с работы, он был потрясен, могу вам поклясться. В отличие от Тельмы я поставила приборы не на голый стол, а на скатерть (за неимением ее, я прибегла к помощи двух цветных полотенец, какие продаются в универмаге «Весна»). Букетик ноготков в вазе оживлял картину. От запаха, доносившегося из кухни, просто слюнки текли. Месье Руленд что-то спросил у жены по-американски. Должно быть, она ответила, что все прошло наилучшим образом, так как он послал мне улыбку, какую можно встретить у типов с рекламной афиши, предлагающих водные лыжи.
Он пошел мыть руки, пока его жена готовила виски. Потом они отправились покачаться немного на диване под синим тентом, видимо, продолжая обсуждать мое появление у них.
Через полчаса, перед тем, как подавать ужин, я отправилась переодеться. У меня было только черное платье, оставшееся со времен похорон дяди. Стоило повязать небольшой передник, как я оказалась действительно похожей на домашнюю работницу. Передник у меня, правда, был только розовый, но он даже больше радовал глаз.
Я внесла моих двух зарумяненных до позолоты голубей, обложенных кусочками сала, возлежащих на поджаренном хлебе. Это был торжественный момент: хозяйским жестом я взяла бутылку виски, облила моих птичек, поднесла спичку и хоп! О, если бы вы видели это пламя и восхищенные физиономии Рулендов! Вот уж поистине немного найдется людей, отмеченных наградами, которые сделали бы для престижа Франции столько, сколько я в этот день!
Они предложили мне разделить с ними трапезу, но я отказалась. Каждому свое место. Мое было на кухне. Я мыла посуду по мере того, как она набиралась, чтобы потом не оказаться перед большой стопкой грязных тарелок. Между делом я съела сандвич. Мне хотелось прежде всего продемонстрировать Рулендам, что в таком светлом и веселом доме, как у них, все должно быть в порядке и блистать чистотой. Когда они вернулись в дом, выкурив бессчетное количество сигарет, было уже совсем темно. Багровело небо в той стороне, где находились заводы; по саду зигзагами носились ночные насекомые. Их привлекал свет стоявшего поблизости фонаря, в отблесках которого сверкали огромные хромированные бамперы автомобиля.