Мое побережье

Luft_waffe

— Я просто предлагаю вам хорошие фильмы, — чтобы не вернуть ему эмоцию, пришлось закусить губу. — Тогда — «Кокаин», я его ни разу полностью не видела.

Больше в голову ничего не шло. Не нравится — ваша воля; Хэппи, однако, меня поддержал:

— Кстати, я тоже.

Тони поднял руке в жесте «сдаюсь», но расстроенным и задетым до глубины плавок более чем не выглядел.

— Против системы мнения большинства я бессилен.

Не бессилен; ты просто из тех парней, кому проще сделать вид, что он идет на уступки, нежели признать объект собственного

интереса. И, возможно, речь не только о фильмах да увлечениях.

По комнате разнесся запах свежей пиццы.

— Любопытная характеристика дня рождения Брюса, — раздалось над ухом, заставляя вздрогнуть, покуда я успела потеряться в мыслях, методично намывая стаканы, из коих еще полчаса назад за милую душу распивалась кола.

На кухне не было никого, кроме нас двоих. Едва кинолента подошла к концу, Хэппи моментально ринулся в туалет, оставляя на мою долю такое сомнительное увлечение, как развлечение Энтони Эдварда Старка.

Послышалось легкое шарканье ножек стула о пол. Хруст — подоспевший Снежок взялся грызть свои кошачьи сухари.

Я дернула плечом, предпочитая не уделять персоне Старка львиную долю внимания.

— Что конкретно тебя в ней не устроило?

Это было заурядное любопытство Хогана, не скрывающее в себе никаких подводных камней, спрашивавшего, как все вчера прошло. Мы досмотрели фильм и сели пиццу, он умудрился набить свой желудок пакетом чипсов сверху, и с самой умиротворенной из всех возможных миной восседал на полу, водя перед рыжим персом игрушкой-прутиком, кончик которого венчал маленький «веник» из перьев.

«Хорошо. Сыграли в боулинг, немного выпили, разошлись спать. Без курьезов и происшествий», — я поправляла истолканное под нашими тушами покрывало. И восхваляла саму себя за поразительную предусмотрительность, заключенную в не использовании верхнего света, иначе ставшие жаркими под упертым взглядом Тони щеки предстали бы на всеобщее обозрение в своей полной, алой красе.

— «Не устроило», — после недолгой заминки произнес он, — звучит неоднозначно. Заняло — возможно.

— Порадуешь простых обывателей подробностями своих умозаключений?

Стакан под упорством губки почти скрипел, идеально вычищенный. Движение, встревожившее воздух и чуть не переросшее в звон битого стекла — слишком близко к спине. Легкие сжимаются, сдерживая несостоявшийся вдох.

— Я про ту ночь, — он расставил руки по обе стороны от меня, упершись ладонями в кухонный гарнитур.

Этот тон оглушил: низкий, гудящий, отозвавшийся настоящей сладостью в каждой косточке, когда он коснулся кончиком носа виска и опалил щеку горячим дыханием, рассылая по коже море мурашек.

— Какую ночь? — севшим голосом. Злость на саму себя буравчиком ввинтилась в затылок, на несколько секунд отрезвляя: соберись, черт возьми!

— Ты знаешь.

И сердце заходится. Ненормальное; вот-вот разломит многострадальные ребра изнутри.

Я развернулась к нему, тут же жалея о собственных действиях, когда напряженный взгляд впился в кожу лица.

Патока. Такая

приторная, что зубы сводит. Темная, густая. Еще немного — и затопит.

— Ту ночь… когда мы танцевали, а потом поднялись наверх? — дыхания не хватало. Совсем. Пальцы цеплялись за тумбу, а локти почти касались его рук — слишком сложно сдержаться и не дотронуться до них случайно, невзначай, но я старалась. Честно. Пыталась контролировать дыхание, дабы ненароком не задеть его грудную клетку. — И ты позвал меня покурить… а затем наговорил гадостей и ушел. Ту ночь? Или вчерашнюю, которой не было?

Он моргнул, как если бы на мгновенье растерялся.

Звук, что он издал, не разжимая упрямых губ, был похож на смесь из раздраженного «м-м» и короткого «угу».

— Не обессудь, но я хочу перемыть посуду до прихода Майка, — легкий толчок плечом во время разворота на все сто восемьдесят. — Чему мало способствуешь ты, мешаясь под ногами.

И невидимая пелена, затопившая пространство вокруг нас, рушится, эфемерными стеклянными крошками хрустит под ногами. Так, наверное, в полночь распалась карета Золушки.

Если судить по звукам, Тони возвращается к стулу, в свое исходное положение.

— Откуда такая дерзость? — его даже не смущает настойчивый топот Хэппи, минующего гостиную и направляющегося к нам.

Я не твоя собственность.

Я. Не твоя. Девочка на побегушках.

Возможно, если это повторить дюжину раз, смысл уложится в моей непутевой голове.

— Сейчас не лучшее время для повторения былых инцидентов.

— Инцидентов? — тоном «ах, вот, как мы заговорили?»; я не видела лица Старка, но воображение с легкостью дорисовало со злостью закушенную изнутри щеку и напряженную линию челюсти.

— Иначе не назовешь.

— Там… Джарвис подъехал. Я в окне его машину видел, — Хоган топтался на пороге, понуро опустив голову и вертя пальцами кошачий прутик. Вероятно, он думал, мы все еще в разладе из-за старых обид.

Скрип стула ударил по барабанным перепонкам. У кого-то явно не все в порядке с нервами.

Шаги замерли, однако вскоре возобновились и пошли на убыль, растворяясь в ворсе ковра в прихожей.

Я не собираюсь быть его «одной из…». Ведь так?

Да только на душе менее паршиво от в своей фактической перспективе утешающей мысли не становилось.

Шанс развить тему и хоть что-нибудь прояснить — коту под хвост.

Снежок поднял голову и зевнул, поглядывая на меня из лежачего положения под столом. Везунчик. Все, что интересовало это животное — сон и еда. И в моменты, сродни данному, я отчаянно завидовала этому толстому комку шерсти.

Чувствовала себя уставшей и странно задавленной невидимым одеялом. Будто кто-то усиленно и с обескураживающим упорством меня душил.

Я не находила объяснения, что за греховная несуразица между нами происходила, но еще сложнее было признаться самой себе: хочу я ее пресечь, или же мне до одури нравится это ненормальное, неправильное, выходящее за все рамки и такое приятное безумие.