Мое побережье

Luft_waffe

Выдавить немного жидкого мыла на ладони, постараться взять себя в руки. Яростно растереть пенящуюся консистенцию между пальцев.

— Кто-то конфронтирует? Я думал, мы разговариваем.

Господи, почему так тяжело не скомкать полотенце и не запустить получившимся тканевым ядром прямиком промеж глаз?

Задирается, как мальчишка.

У тебя серьезные проблемы с алкоголем, Энтони Старк. Хуже, пожалуй, обстоят дела только с чувством собственной важности.

— Когда будешь в адекватном состоянии, тогда и поговорим.

Как выжить с ним неопределенный промежуток времени без

ссор и членовредительств?

— По-твоему, у меня мозги набекрень? — шестеренки закручивались с угрожающей скоростью.

Да, мой дорогой и любимый друг, головой ты поехал окончательно. И притом очень давно.

Злейший враг Тони — он сам; в частности, его гордость, особенно, когда она не оправданна. У него моментально наступает психическая инфляция: мрачность духа мешается с не всегда разумными причудами, бранный нездоровый юмор и издевки бьют через край. Получается заносчивая, болезненная, помпезная личность, наказывающая каждого попавшего под горячую руку несчастного за свои неосуществленные амбиции тирана, являющегося рабом своих пороков, и мелкого беспокойного авантюриста, считающегося только с самим собой. Возможно, до него когда-нибудь дойдет, что такой наполеоновский комплекс легко может довести до сумасшедшего дома.

— Отлично, — тем временем продолжил он. — Все, что ты можешь: закатывать глаза и уходить от темы. Вечно собранная и непробиваемая Пеппер Поттс. — Возникал вопрос, как он умудрялся не захлебываться собственным ядом. — Или нет. Слово «фригидная», наверное, подойдет больше.

Рот на секунду приоткрылся, но я не нашла слов. Или не захотела их находить. Только прикрыла его обратно и стиснула зубы так, что боль перекрыла разрастающуюся в груди бессильную ярость, став ощутимой.

Ну, нет. Пусть катится со своей спесивостью к черту.

— Что, нечего добавить? — выплюнул в спину, когда я была готова подхватить пальто и выйти на улицу; не важно, что к вечеру воздух охлаждался почти до уровня февральского, и что мягкие островки-остатки снега, таявшие днем под лучами теплого медового солнца, с заходом оного застывали, превращаясь в неровные ледышки, на которых можно было с легкостью распластаться. Только бы подальше от него. Не слышать всех этих гневливых, яростных выражений. — Или так задевает правда? Скажи, Роджерс уже привык к твоей бесчувственности? Или у вас с ним что-то вроде извращенной половой совместимости для старомодных ископаемых, и его устраивает пятнадцатиминутный деревянный тра…

Ладонь взметнулась почти автоматически. Я даже в полной мере не осознала, что собралась сделать, когда развернулась и с трудом заставила себя не отступить — так близко оказались полыхающие обжигающим гневом глаза, — а в следующий момент уже замахнулась, будто бы потеряв контроль над собственным телом.

Рука зависла в воздухе, сжимаемая непривычно стальной хваткой.

Фантастическая реакция.

Мелко подрагивающие пальцы. Отрезвление.

Я чувствовала его дыхание на своем лице. Заходящееся, прерывистое. Он не верил. Возможно, не успел переварить информацию о том, что только что произошло.

— Ты, — а голос — такой надломленный, до отчаяния и тупой задушенности. Соберись, Поттс. Возьми себя в руки. Не дай ему снова тебя уничтожить. —

Ты можешь говорить эти гадкие, мерзкие вещи всем своим проходным силиконовым куклам, но упоминать в одном контексте меня, или Стива, или кого-нибудь еще с этой пошлой порнографией не смей. Может, это прозвучит самоуверенно, но я все еще по каким-то причинам остаюсь твоим другом, и, думаю, хорошим другом. Я не одна из твоих шлюх и не заслужила такого отношения к себе.

Я видела, как он реагировал на слова. Практически закипел. Это стихийное бешенство во взгляде ощущалось всей кожей, горело на лице и обжигало место, где соприкасались наши руки.

Он как раз определенно намеревался шагнуть ко мне, когда единственная свободная ладонь яростно впечаталась в его грудь.

— Господи! — собственный вскрик показался чужим, отдался в барабанных перепонках и во всей голове, заставляя Старка остановиться. Я слабо дернула плененной рукой, и только тогда он понял, что сжал пальцы слишком сильно. Снова толчок — только уже двумя, высвобожденными. — В чем твоя проблема? Зачем ты вечно все портишь? — я не пыталась достучаться до него с какой-либо истиной или добиться ответов — лишь давала волю бесконтрольно льющимся словам, сглатывая колотящееся в глотке сердце. — Не надо меня трогать!

Тронул. Посмел. Одним ловким маневром перехватил руки и прижал бессильно трепыхающиеся запястья к грудной клетке, возможно, не специально, и все же толкая к двери.

Спина уперлась в твердую поверхность. Я беспомощно прикусила губу, и его взгляд моментально съел этот жест. На щеках заходили желваки.

— Даже не думай, — почти неслышно.

В полутьме единственного горящего торшера в углу блеснули его глаза. Так близко. Такие затягивающие в свою темную, порочную глубину.

Я попыталась отстраниться, но лишь вжалась затылком в барьер сильнее. Мне просто нужно больше воздуха. Просто подальше от него. Сопротивляться — если не ему, так самой себе.

— Я бы не назвал это дружбой, — голос Тони был тихим и слегка задыхающимся. — Ты говорила… — он не закончил фразу, качнувшись вперед и замерев в нескольких сантиметрах от лица.

Теплые, мягкие пальцы. Путаница собственных волос на плечах. Длинные подрагивающие ресницы напротив и набат сердцебиения в ушах.

— Пусти, — хрип такого непривычного голоса, совсем тихого, сочащегося злобой и обидой.

Его запах, от которого ехала крыша, накрывал с головой; он слегка наклонился, и глаза оказались почти на одном со мной уровне.

— Я не девочка на одну ночь, — беззвучно, на грани сомнения, было ли это действительно произнесено вслух. И вдруг, так же тихо:

— Я знаю.

Рот приоткрывается в очередной попытке выразить протест, но Тони поднимает руку и неуверенно касается щеки, оглаживая совсем рядом с губами. Смотрит в глаза. Прямо, в упор, отчего в груди щемит от эмоций, и я слишком быстро тону в этом взгляде.

Веки вздрагивают и опускаются, когда он целует осторожно, почти не раскрывая рта, вызывая бешеную дрожь где-то глубоко внутри от нежности, так ему не свойственной. Нежности до сдавленного дыхания. Замирает, а затем обхватывает лицо и настойчиво тянет на себя. Я не сдерживаюсь — срываюсь на дрожащий полустон.