Мое побережье

Luft_waffe

На худой конец, в холодильнике оставались яйца, а в ящике кухонного гарнитура — целая пачка спагетти, но я успешно обошлась без крайностей.

На корм Снежку я потратила больше денег, чем на собственные обеды.

Куда сложнее, нежели в одиноком заключении дома, где стало настолько тихо и темно, что приходилось включать по вечерам телевизор — создавать некое подобие текущей жизни, дабы рыжему пуфику было веселее, — обстояли дела за его пределами.

Я утратила всяческую способность понимать поступки и мотивы Тони.

В

одной компании я пыталась вести себя максимально естественно: все так же позволяла себе отпускать в его адрес легкие шутки, какие раньше считались в порядке вещей; несерьезно подтрунивала в моменты, когда дела у него шли, словно через одно место, будто нарочно напоминая о маленьких «косяках»; изредка капризничала и отказывалась от прогулок втроем под предлогом головных болей — все это составляло основу нашей дружбы вот уже много лет. А теперь стремительно летело под откос.

Он вел себя чуть ли не назло всем моим попыткам воссоздать подобие прежних взаимоотношений. Сводил разговор с собеседником на нет, стоило мне оказаться рядом. Непривычно затихал и тем самым нагнетал напряженную атмосферу, что даже Хэппи, со всей его незатейливостью и приземленностью, начинал чувствовать себя неловко.

Избегал любого неосторожного физического контакта. За редкими исключениями начинал разговоры первым.

— Что? — с неприсущей мне резкостью спросила его однажды, оторвавшись от чтения и раздраженно приложив книгой о парту, когда терпеть этот пристальный, прожигающий взгляд стало буквально невыносимо.

Тони моргнул; рассеянно и почти сконфуженно. Карие глаза бегло осмотрели лицо, не фокусируясь ни на какой конкретной точке, дольше прочего задержались на лбу, увенчанном слишком медленно затягивающейся ссадиной после того столкновения в спортзале.

— Ничего, — уставились за мою спину, а затем и вовсе вперились куда-то в сторону, демонстрируя абсолютнейшую отвлеченность. За все оставшееся на перемене время Тони ни разу на меня не взглянул. И прощаясь — тоже.

Ощущение того, что все идет не так, взвинтило раздражение на тот уровень, где обычно тоненькая ниточка рвется, и человек теряет терпение.

Происходящее настолько развивалось вразрез с тем, как он вел себя в компании других девушек, что наглухо вставший в горле ком грозил разорваться от грызущего бешенства и обиды. Веселый, беспечный, активный и смеющийся. Полный жизненной энергии и желания отвечать на любой флирт, вопрос, предложение.

Не расклеиться было сложно, однако я через силу, которой уже не оставалось, заставляла себя держаться. Я напоминала себе куртку, которую порвала, когда бегала по подвалам с Беннером и Старком: парка расходилось по швам, но я упрямо пыталась придать ей «товарный» вид до тех пор, пока не смирилась с бессмысленностью затеи и не выбросила предмет гардероба на тряпки. Так и сейчас: я стремилась дать понять, что я прихожусь ему другом вне зависимости от времени и обстоятельств,

и в любой критической ситуации он всегда сможет причалить к берегу, где его будут ждать, переполняемая абсолютной неуверенностью в том, что не свожу глаз с горизонта в поисках мелькающей мачты корабля, которого не существует.

Так было всегда. С тех самых пор, как я в начальной школе качалась на качелях в гордом одиночестве и все ждала, когда он обратит на меня внимание и подойдет, пока однажды кто-то не схватил раскачивающиеся цепочки позади и не сказал: «Привет! А я тебя помню, мы вместе играли летом».

В конце концов, что между нами произошло? Именно — ничего. Ничего внятного. Просто мы оба перебрали: кто-то с силой привычки и вседозволенностью, кто-то — с чувствами.

Так, наверное, случается. Передружили.

Шли последние учебные дни перед недельными пасхальными каникулами.

Мы сидели за рядом стоящими партами на географии, и вечно всем недовольная миссис Мюррей раскладывала перед нашими носами листы с результатами последнего теста, попутно ворча — вернее выразиться, согласно ее представлениям, озвучивала рекомендации и типичные ошибки, допущенные учениками.

Я географию не любила, но работа оказалась несложной, и высший балл в углу отсутствовал лишь по той причине, что миссис Мюррей никому их не ставила из вредности.

Листок Тони приложился к парте с таким остервенением, что впору было удивиться, как он не порвался от столь варварского обращения.

— За что «F»? — он не повышал голос — пока не повышал. Явление временное — мне ли не знать.

Миссис Мюррей взглянула на него поверх безвкусной, квадратной формы оправы. Ответствующий голос был суше пергаментов в гробнице:

— Вы не ответили ни на один вопрос.

Зря.

— Я ответил на все вопросы, — процедил сквозь зубы, с вибрирующим нажимом.

Если в таком состоянии Старка довести до ручки, он начнет раздавать советы из серии «протри очки», а потом засунет пресловутые в самое интересное место.

Мюррей поправила оправу на носу, тщетно практикуя не имеющий воздействия зрительный террор в отношении Тони, который, кажется, сатанел все больше с каждой секундой.

— В своем ответе вы не использовали предоставленные вам статьи, а некоторые предложенные варианты в тесте и вовсе зачеркнули, вписав одному вам известные данные.

— Потому что у меня под носом растет корпорация, котирующаяся на Нью-Йоркской фондовой бирже, уж мне порядка лучше известно, каков на сегодняшний день процент безработицы и без идиотских данных переписи населения за две тысячи десятый год, — если бы слова были материальны, реплики Тони летели б в Мюррей огромными шарами для боулинга, стремясь выбить в ряду зубов страйк.

— Вы продемонстрировали полное невладение материалом и свою некомпетентность, это отвечает на ваш вопрос о поставленной оценке?