Мое темное желание
Шрифт:
— Напротив. Это только начало. У меня есть много других планов на твой счет.
Ее глаза сузились в уголках.
— Закари.
— Фэрроу.
Она швырнула тяжелую, промокшую тряпку в раковину. Кровь забрызгала тарелки и кружки.
— Тебе есть что мне сказать?
— Конечно.
Я направился к ней, остановившись в двух шагах.
Прогресс.
Ее горло подрагивало от близости.
Я взял в руки нож, провел кончиком лезвия по окровавленному воротнику ее наряда
— Тебе идет красное.
С этими словами я ушел, направляясь в главную спальню.
Ее помятые Chuck Taylors скрипели по мраморному полу. Они топали по ступенькам позади меня, громко и безапелляционно.
За пределами вечеринок и официальных ужинов я даже не разрешал носить обувь в поместье. Она игнорировала это правило с первого дня.
Мы прошли мимо Младшего, не проронив ни слова. Он привалился к столбу на первой ступеньке, его зашивал семейный врач Олли, пока его отец и Джаспер суетились вокруг него.
В другом конце зала Олли, Ром и Даллас смеялись, звенели бокалы, посуда билась о фарфоровые тарелки.
Я подергал золотую ручку в своей спальне и проскользнул внутрь. За Фэр захлопнулась дверь, и она повернула замок.
Она последовала за мной в ванную, где я переключил кран на самый холодный режим и сунул руки под воду. Вода стала розовой от крови.
Наши взгляды встретились в зеркале. Если она и была напугана тем, что я порезал мужчину за то, что он чуть не потрогал ее задницу, то никак этого не показала.
Закончив уборку, я подошел к шкафу и начал расстегивать рубашку. Фэрроу опиралась бедром на дверной косяк, ее форма и голые ноги все еще были в крови.
Медленно опустив плечи, я заметил, что ее глаза прикованы к ткани. Она без звука упала на ковер.
Я стоял перед ней без рубашки, как статуя на частном просмотре, давая ей возможность еще несколько мгновений впитывать в себя мой пресс, контуры моих скульптурных рук и глубокий V-образный разрез на брюках.
Ее глаза расширились, как блюдца. Под моим пупком заструился жар, и вся кровь прилила к члену.
Я знал этот взгляд. Сам носил его всякий раз, когда охотился за сделкой.
Она была голодна.
Для меня.
Ты даже не представляешь, Маленькая Осьминожка.
Я дам тебе второе и третье. Десерты и закуски между ними.
Ты будешь так полна мной, что твоя киска станет похожа на мой член.
Эта мысль была столь же поразительна, как и сама идея. Я даже не мог заставить себя прикоснуться к ней прямо сейчас.
Я сломал лед, щелкнув пальцами в направлении ее лица.
— Кстати, мои глаза находятся здесь.
Мы стояли примерно в десяти футах друг от друга. Но в отличие от любого другого раза, когда мы были
— За ними ничего нет. — Она сложила руки. — Твой торс виден гораздо лучше.
Я выбрал белую рубашку на пуговицах, задвинул пустую бархатную вешалку обратно на стойку и подошел к ней, все еще без рубашки.
— Ты не должна позволять никому говорить с тобой так, как это делал Бретт. Или Оливер, если уж на то пошло.
Она улыбнулась.
— Им это сходит с рук, потому что они знают, что могут. Я не Даллас Таунсенд. Меня некому защитить.
Я опустил ткань на руки и сделал еще один шаг к ней.
— Есть.
Потом еще один, застегивая по одной пуговице с каждым шагом.
— И кто бы это мог быть?
— Я.
Тишина скребла воздух когтями.
Затем я услышал его.
Звенящий смех вырывался из ее горла, как свадебные колокольчики, разносимые ветром.
Он просочился прямо в мой желудок и оттуда разлетелся во все стороны. Только это не было похоже на бабочек.
Это было похоже на адских летучих мышей.
— Что это было? — потребовал я.
Ее улыбка исчезла, как и странный рокот в моей груди, когда она издала этот звук. Он не был неприятным. И не было похоже на остановку сердца.
Возможно, я хотел бы вернуть его.
Она моргнула.
— А что было?
— Этот звук.
Ее брови взлетели к краю линии роста волос.
— Я… смеялась?
Я заметил, что ее брови были на тон темнее, чем ее ледяные светлые локоны. Они делали ее красоту более дикой. Более драматичной.
Ее глаза также не были традиционно голубыми. Они были пастельными — самого бледного оттенка на палитре — и обрамлены темно-синим кругом.
Мне пришло в голову, что я могу смотреть на ее лицо часами, и оно мне не надоест. Что, в общем-то, было нелепо.
Обычно женщины наводили на меня скуку. Их лица, как и тела, были взаимозаменяемы и совершенно не возбуждали.
— Посмейся еще раз, — приказал я.
Ее тонкие брови сошлись вместе.
— Тогда заставь меня.
— Невозможно. У меня нет чувства юмора.
— Развивай его.
— Это не гребаный фильм, Фэрроу. Это займет больше пары часов.
— Зачем тебе нужно, чтобы я смеялась?
Потому что я почувствовал что-то внутри своей груди, и мне отчаянно захотелось почувствовать это снова.
Это был первый раз после смерти отца. И, возможно, последний.
Но я хотел попробовать.
— Просто сделай это.
— Я не умею притворяться. — Она пожала плечами, откинувшись назад. — Хотя могу поспорить, что ты привык к тому, что женщины ради тебя все подделывают.