Мое знакомство с бульдогами (сборник)
Шрифт:
И вдохновение художника, родственное вдохновению пророка, покинуло его, и он стал ловким ремесленником, разбитным торгашом, стремящимся только разузнать вкус толпы, чтобы подделаться под него.
«Только скажите, чего изволите, люди добрые, – мысленно восклицал он, – и я тотчас напишу все, что вам угодно! Не хотите ли снова послушать старые лживые сказочки? А может быть, вы по-прежнему любите отжившие условности, изношенные житейские формулы, гниющие плевелы гаденьких мыслей, от которых вянут даже цветы?
Не спеть ли вам опять все пошлые нелепости, которые вы слыхали уже мильон раз? Угодно – я буду защищать ложь
Чем мне льстить вам сегодня, каким способом делать это завтра и послезавтра? Научите, подскажите, что мне говорить и что думать, люди добрые, и я буду думать и говорить по-вашему и этим заслужу ваши деньги и ваши рукоплескания!»
И в конце концов он стал богатым, знаменитым и великим. Сбылось все, что обещал ему демон. У него завелись прекрасные костюмы, экипажи, рысаки. Слуги подавали к его столу изысканные яства. Если бы обладание всеми этими благами было равноценно счастью, он, может быть, считал бы себя счастливым, но в нижнем ящике его письменного стола хранилась (и у него никогда не хватало духу уничтожить ее) пачка пожелтевших рукописей, написанных полудетским почерком, – напоминание о бедном мальчике, который когда-то бродил по стертым тротуарам Лондона, мечтая стать посланником правды на Земле, – мальчике, который давным-давно умер и погребен на веки вечные…
Это действительно была очень грустная история, но не совсем такая, какую наши читатели ищут в рождественском номере своего журнала. Так что мне волей-неволей пришлось обратиться к брошенной девушке с разбитым сердцем.
Человек, который заботился обо всех
Мне рассказывали люди, знавшие его с детства, – и я охотно им верю, – что в возрасте одного года и семи месяцев он плакал, когда бабушка не позволяла ему кормить ее с ложки, а в три с половиной года его полуживым выудили из пожарной бочки, куда он залез, чтобы научить лягушку плавать.
Прошло еще два года, и он, показывая кошке, как перетаскивать котят, не причиняя им боли, повредил себе левый глаз и до сих пор видит им плохо. Примерно в то же время он серьезно заболел от укуса пчелы, которую пересаживал с цветка, где, по его мнению, она попусту теряла время, на другой, чьи медоносные свойства были намного выше.
Его страстью было оказывать помощь всем на свете. Случалось, что он проводил целое утро, втолковывая опытным наседкам, как высиживать цыплят. Вместо того чтобы пойти после обеда в лес за черникой, он оставался дома и раскусывал орехи для своей белки. Ему не было и семи лет, когда он начал спорить с матерью о том, как обращаться с детьми, и делал выговоры отцу за то, что тот неправильно воспитывает его.
Когда он был ребенком, ничто не доставляло ему большего удовольствия, чем следить, чтобы дети вели себя хорошо. Эту скучнейшую обязанность он брал на себя по доброй воле, не рассчитывая на благодарность или награду. Ему было решительно все равно, старше или моложе другие дети, сильнее они его или слабее. Когда бы и где бы они ему ни попадались, он сейчас же принимался следить, чтобы они вели себя хорошо. Однажды во время школьного пикника из глубины леса послышались жалобные крики. Отправившийся на поиски учитель обнаружил, что он лежит ничком на земле, а один из его двоюродных братьев, мальчик вдвое выше и сильнее его, сидит на нем верхом и дубасит его размеренно и беспощадно. Поспешив спасти его, учитель спросил:
– Почему ты не играешь с маленькими мальчиками? Зачем ты связался с этим верзилой?
– Сэр, – ответил он, – я следил, чтобы он вел себя хорошо!
Он был очень отзывчивым мальчиком и охотно давал всему классу списывать решения задач со своей грифельной доски. Больше того, он упорно совал ее даже тем, кто ее вовсе не просил. Делал он это от всей души, но так как в его ответах всегда было множество ошибок, и к тому же ошибок своеобразных и неповторимых, присущих только ему одному, последствия для всех списавших были неизменно плачевными. В силу свойственной молодости привычки судить о явлениях по их непосредственным результатам, не вникая в их скрытые причины, одноклассники нередко поджидали его на улице, чтобы хорошенько отколотить.
Всю свою энергию он отдавал тому, чтобы совершенствовать окружающих, – на себя ему времени уже не хватало.
Ему нравилось зазывать к себе домой желторотых юнцов и обучать их боксу.
– Ну-ка, стукни меня по носу! – командовал он, становясь перед противником в оборонительную позу. – Главное, не бойся. Бей сильнее!
Их не надо было долго просить. А он, чуть оправившись от неожиданности и уняв текущую из носа кровь, уже объяснял своим подопечным, что били они плохо, не по правилам, и что он с легкостью мог бы отразить их удары, если бы они дрались как полагается.
Дважды после игры в гольф он хромал в течение целой недели: ему вздумалось показывать новичку, как бить клюшкой по мячу. Однажды, играя в крикет, он стоял с битой в руках перед воротцами и, вместо того чтобы защищать их, объяснял своему метателю, как бросать мяч, и в это время мяч противника сбил среднюю стойку его ворот. После этого он долго и тщетно пререкался с судьей, стараясь доказать, что бросок был неправилен.
Рассказывают, что, когда ему в сильную бурю пришлось переезжать Ла-Манш, он взволнованно бросился на капитанский мостик, доказывая капитану, что «сию минуту видел огни милях в двух по борту!»
Сидя в омнибусе, он непременно устраивался около водителя, чтобы указывать ему препятствия, возникавшие на пути.
Мое знакомство с ним началось тоже в омнибусе. Впереди меня сидели две дамы. Кондуктор подошел к ним, чтобы получить деньги за проезд. Одна из них дала ему шестипенсовик, сказав, что едет до Пикадилли, куда билет стоит два пенса.
– Нет-нет, – сказала вторая дама своей приятельнице и дала кондуктору шиллинг. – Мы сделаем иначе. Я должна тебе шесть пенсов. Дай мне четыре, и я заплачу за нас обеих.
Кондуктор взял шиллинг, оторвал два билета по два пенса и задумался над сдачей.
– Ну вот, – сказала вторая дама, – теперь верните моей приятельнице четыре пенса.
Кондуктор послушался.
– А ты отдай эти четыре пенса мне, – обратилась она к первой даме. – Вот так. А теперь вы, – повернулась она к кондуктору, – дайте мне еще восемь пенсов, и тогда мы будем с вами в расчете.
Кондуктор нехотя отсчитал ей восемь пенсов: шестипенсовик, полученный им от первой дамы, и три монетки из своей сумки – пенни и два полупенса. Он сомневался в правильности выданной им сдачи и вышел из вагона на площадку, бормоча, что в его служебные обязанности не входит играть роль арифмометра.