Могикане Парижа

Дюма-отец Александр

Жан Робер вышел на середину зала отчасти затем, чтобы попытаться уладить дело миром, а отчасти затем, чтобы, в случае неудачи, принять первые удары на себя.

Несмотря на свою молодость, Жан Робер прочитал уже очень много и, в особенности, заняла его книга маршала Сакса о влиянии нравственной силы на физическую, а потому он и знал те моменты, в которые можно покорить одну другою.

Кроме того, он долго брал уроки бокса и борьбы. В то время искусство это было еще совершенно новое и лишь впоследствии доставило своему

изобретателю громкое имя. Но Жан Робер познавал его из первых рук, и, будь перед ним не такой страшный противник, как Жан Бык, он мог бы и не опасаться исхода борьбы.

Но сначала он хотел употребить меры примирительные до тех пор, пока они не обратились бы в трусливое отступление.

С этой целью он заговорил первым.

– Позвольте, господа, – сказал он. – Прежде чем драться, лучше объясниться. Что вам угодно?

– Да это вы в насмешку, что ли, называете нас господами? – спросил тряпичник. – Мы не господа, слышите вы?

– Совершенно верно! – подхватил Петрюс. – Вы не господа, а сиволапые!

– Слышите, братцы, он назвал нас сиволапыми, – заворчал охотник на кошек.

– А вот мы им сиволапых-то и покажем! – вскричал каменщик.

– Да, вот только пропустите меня вперед! – про говорил угольщик.

– Молчите все! Это не ваше, а мое дело! – загремел Жан. – Жибелотт, на место!

– Да отчего же это именно твое дело?

– Во-первых, потому, что пятеро на троих не выходят, а особенно когда и одного достаточно! Жибелотт, Крючконогий, по местам!

Оба приятеля, хотя и с недовольным ворчаньем, но все-таки возвратились на прежние места и снова сели за стол.

– Вот так-то лучше! – заметил, оглядываясь в их сторону, Жан Бык. – А теперь, мои амурчики, – продол жал он, обращаясь к трем друзьям, – начнем песню сызнова и притом с самого начала. Запрете вы окно?

– Нет, – в один голос ответили все трое молодых людей, которые, несмотря на всю громоподобность его голоса, не могли не расхохотаться над его интонацией и своеобразной вежливостью.

– Да неужто же вы в самом деле хотите, чтобы я вас в порошок стер? – удивился великан, поднимая свои огромные кулачищи настолько, насколько позволял низкий потолок.

– Попробуйте, – холодно ответил Жан Робер, делая шаг вперед.

Петрюс рванулся вперед и в один прыжок очутился лицом к лицу с гигантом и заслонил собой Робера.

– Спровадь или держи в стороне тех двух, а с этим я сам справлюсь, – проговорил Робер, отстраняя худож ника рукою.

Он подошел к Жану еще ближе и дотронулся до его груди пальцем.

– Кажется, вы обо мне говорить изволите, ваше сиятельство? – шутливо спросил колосс.

– О тебе.

– А за что это вы изволили выбрать именно меня?

– Я мог бы сказать тебе на это, что ты самый дерзкий, так тебя больше тех и проучить следует, да на этот раз дело не в том.

– Так в чем же?

– А в том, что мы с тобой тезки: ты

Жан Бык, а я Жан Робер. Ну, так нам и посчитаться промеж себя следует.

– Что меня зовут Жаном Быком, это правда, – сказал гигант, – а вот про себя так ты солгал. Зовут тебя совсем не Жан Робер, а Жан-Ф…

Но молодой человек в черном фраке не дал ему до говорить. До сих пор руки его были скрещены на груди, но в это мгновение одна из них вытянулась, как стальная пружина, и кулак ударил в висок великана.

Жан Бык, который не дрогнул, приняв на руки женщину, летевшую со значительной высоты, от этого удара зашатался, отпрянул на несколько шагов назад и упал навзничь на стол, у которого от его тяжести отскочили две ножки.

Почти то же самое происходило в это время и между другими борцами. Петрюс был мастер драться на палках; но так как на этот раз таковых не оказалось, он схватил каменщика и повалил его рядом с Жаном Бы ком. Людовик рассчитал свое дело по-научному и ударил доставшегося на его долю угольщика под седьмое ребро, прямо в печень, так что тот побледнел, несмотря на слой черной сажи, покрывавшей его лицо.

Жан Бык и каменщик снова встали на ноги.

Туссен, который удержался на ногах, едва переводя дух, добрался до скамейки и сел на нее, прислонясь к стене спиною.

Но молодые люди понимали, что все это было не больше, как только прелюдией настоящего боя, и потому все трое стояли наготове.

Тем не менее все действующие лица были и сами удивлены не менее зрителей.

Увидя поражение своих товарищей, тряпичник и Жибелотт опять встали со своих мест и подошли к ним.

Каменщик скоро сообразил, что получил удар не опасный, и поднялся со своей скамейки совсем сконфуженный.

Что касается Жана Быка, то ему казалось, что его ударил по голове камень, выброшенный какой-то адской катапультой.

Несколько секунд он был как бы в оцепенении, в ушах шумело, перед глазами носилось какое-то кроваво-красное облако.

Когда Жан Робер ударил его кулаком в висок, то задел и по лбу, на котором и образовалась раночка. Потекшая из нее кровь застилала великану один глаз.

– Ах, черт возьми! – вскричал Жан, подходя к противникам еще не совсем верными шагами. – Вот что значит, когда нападают невзначай. Малый ребенок, и тот может сшибить тебя с ног.

– Ну, хорошо, так соберись же на этот раз с силами, Жан Бык, да держись за землю крепче! – насмешливо посоветовал ему Жан Робер. – Смотри, не оплошай, потому что я намерен послать тебя доламывать остальные две ножки у стола.

Жан Бык бросился вперед с поднятыми кулаками, чем тотчас же и сделал громадную ошибку, потому что открыл себя всего противнику. Все искусство бокса и основывается именно на том простом соображении, что для того, чтобы описать в воздухе кривую, кулаку нужно гораздо больше времени, чем для нанесения прямого удара.