Могила галеонов
Шрифт:
— Тогда мы попали в задницу, — мрачно изрек Манион.
— Разве что ей надоест эта затея и она займется чем-нибудь другим, — заметил Грэшем.
— Самки пауков получают то, что надо, от самцов, а потом убивают их, — заметил Манион. — Я это сам видел, — добавил он зловеще.
— Кажется, у тебя испортилось настроение, — сказал Грэшем. — У меня есть отличная идея: заткнись.
Манион умолк, хотя и пробормотал что-то вроде «не хотят слушать правду».
— Я думаю, пора немного поспать, — заметил Манион, зевая. — Да и вымыться вам обоим надо бы, если вы не возражаете. Мне самому потребовалось три дня, чтобы навести чистоту, а вас, вы уж извините, нельзя пускать в хорошее общество.
Грэшем, конечно, мог помыться и переодеться в доме друга, чтобы привести себя в порядок перед приездом в свой собственный дом. Однако он предпочел отправиться прямо к себе в поношенной, просоленной и грязнейшей одежде.
— Не понимаю, что с ним. Он ведь обычно такой… чистюля, — сказал Джордж Маниону. Сам Джордж не одобрял этого свойства друга, полагая, что большое количество воды нарушает естественную структуру кожи, а потому предпочитал воде благовония. Однако внезапная перемена в привычках Генри обеспокоила Уиллоби.
Манион усмехнулся, но промолчал. Он знал, отчего его хозяин хочет проехать по Лондону в таком виде. И грязная одежда, и запах человека, три месяца пробывшего на море, являлись для молодого человека знаком отличия, свидетельством того, что он участвовал в больших испытаниях и боях и прошел их с честью. Раз в жизни Генри Грэшем повел себя как обычный молодой человек. Он дал возможность Анне поспать часа два, а потом повел ее на улицу, чтобы посадить в седло, завернув ее в широчайший плащ, найденный в хозяйстве Джорджа и, должно быть, некогда сшитый для женщины, беременной тройней, который, однако, хорошо маскировал мужскую одежду «юнги».
Он добился желаемого эффекта. Четверо его собственных слуг из особняка привели лошадей для него, для Анны и Маниона. Двум слугам Манион велел ехать впереди, как будто для того, чтобы расчищать дорогу господину. Манион также научил их рассказывать прохожим и проезжим, что следом едет герой Кадиса, вернувшийся на родину прежде победоносного и славного сэра Фрэнсиса Дрейка. Манион считал — его хозяин вполне заслужил минуты славы. Он дрался хорошо, не проявляя страха, хотя мог бы, и сохранял присутствие духа там, где многие хорошие люди уже отчаялись. Он вполне заслужил восхищение лондонцев, боящихся, что здесь вот-вот появится испанская кавалерия, а потому очень радовавшихся любой победе англичан.
Грэшем наслаждался приветствиями толпы, но вместе с тем он не знал, как ему следует себя вести в создавшейся ситуации — махать ли рукой, как делала королева, приветствуя верноподданных, или ехать вперед с гордым видом, якобы не обращая ни на кого внимания. Поэтому он просто молча ехал рядом с Анной, с которой он едва ли обменялся парой слов с тех пор, как они сошли на берег. Совершенный овал ее лица, темные глаза, полные губы, роскошные светлые волосы оставались по-прежнему прекрасными, однако он заметил также тени под ее глазами. Может быть, люди на улицах так шумно приветствовали их, что видели в великолепной паре всадников принца и принцессу? Анна с гордым видом восседала на лошади, но Грэшем, успевший ее неплохо узнать, чувствовал, что…
— Отдохнули ли вы? — тихо спросил он ее, натянуто улыбаясь какому-то прохожему, кричавшему: «Господь да благословит вас, сэр!»
Анна немного помолчала, потом спросила:
— Понимаете ли вы, что я теперь потеряла себя и как жена?
— В каком смысле? — спросил пораженный Грэшем. Почему девушки так непредсказуемы?
— А кто поверит, что я сохранила целомудрие, проведя несколько дней на тонущем судне, где меня окружали только мужчины? А потом я провела ночь вместе с двумя мужчинами в вонючей гостинице, куда мужчины приводят женщин для… продажи. Думаете, я не видела, куда вы меня привели прошлой ночью? Я… как это у вас говорится… бежалый товар? Мой жених не захочет приобрести подержанный товар. Так что, мой опекун, цена вашей вещи равна нулю.
— Лежалый товар, — пробормотал Грэшем, но сообразил: он как бы подтверждает ее оценку.
Сначала он готов был обидеться на Анну за предположение, будто он или Манион будут ее порочить. Даже когда женщины, одинокие или замужние, действительно спят с мужчинами, они рассчитывают только на то, что те не будут об этом болтать. Затем он подумал: все остальные мужчины, находившиеся на «Маргаритке», погибли, поэтому Анне вообще нечего бояться клеветы, Но тут он вспомнил о Роберте Ленге, о Дрейке и его команде. Все они знали, как и с кем Анна добиралась до Англии, и могли рассказать об этом что угодно. Он стал то ли объясняться, то ли оправдываться.
— Что до меня, то вы знаете: сейчас вы в том же… состоянии, в каком были и до встречи со мной…
При этих словах Анна замахнулась, намереваясь ударить его по лицу. Невольно сработал инстинкт самосохранения, И девушка вскрикнула, когда железная рука Грэшема схватила ее за руку.
— Не смейтесь надо мной! — закричала она, бросив на него гневный взгляд. В ней явно проснулась гордость ее испанских предков. — Я не шлюха, даже если вы хотите меня ею представить. Как вы смеете предполагать, что я потеряла невинность?! Это неправда. Неправда, я вам говорю!
Недаром семнадцатилетняя дворянка, всю жизнь росшая под бдительным надзором любящих родителей и вышколенных слуг, под присмотром и защитой, как все девушки ее сословия, считала невинность своим главным достоянием. И вдруг это создание потеряло своих родителей и осталось без наставников, без друзей, во враждебной стране, и ее мать отдала ее судьбу в руки неизвестного ей молодого человека, которого она, возможно, ненавидела, а его власть над собой считала унизительной. Она пережила кораблекрушение, вокруг нее не осталось ни одного любящего человека, а первую ночь на чужбине она провела в дрянной гостинице вместе с двумя мужчинами.
Проявила ли красавица мужество? По правде сказать, Грэшем не встречал мужественных девушек. Они могли быть интересными, загадочными, но не мужественными. Да и нуждались ли они в этом качестве? По-видимому, нет, до того последнего момента, когда все мужчины гибли в битве, а враги врывались в замок, но тогда было уже слишком поздно. Он отпустил ее руку. Она не плакала. Он почти не задумывался, да и не очень хотел знать, чего ей стоило сохранять контроль над собой не только сейчас, но и во все время, прошедшее с ее отплытия из дома.