Могила галеонов
Шрифт:
— Ваше величество, — продолжал Грэшем, — тот неопытный и не очень хорошо воспитанный молодой человек, которого вы видите перед собой, был бы очень рад, если бы сэр Фрэнсис Дрейк сражался за него, ведь всегда хорошо иметь такого человека на своей стороне. Но сражаться и быть командующим — не одно и то же.
Королева изучающе посмотрела на него.
— Из вас вышел бы хороший политик, Генри Грэшем, — сказала она. — Слишком много людей бывают многословны, и при этом, говоря много слов, могут так ничего и не сказать. — Она выжидающе посмотрела на собеседника. Грэшем не хотел «быть многословным». Королева продолжала: — Лорд Ховард Эффингем будет командовать моим флотом. Дрейк будет его первым помощником. С этими словами Елизавета кивнула собеседнику, села в карету, помахав рукой толпе, и отбыла, провожаемая восторженными приветствиями собравшихся.
— Верно ли, что я сейчас видела королеву Англии? — спросила Анна, которая, видимо, сильно устав, стояла, прислонившись к своей лошади. Вести себя с лошадьми таким образом было опасно, но Триумфальная, казалось, не возражала против такого обращения.
— Удивительно, как в этих делах все быстро меняется — от восхищения до стремления избегать во что бы то ни стало, — заметил Грэшем. Повернувшись к Маниону, он спросил: — Что же, пыталась она меня убить?
— Если и да, то вы этого не узнаете, — ответил тот.
Они повернули к дому.
Посторонним людям казалось, будто интрига сэра Фрэнсиса Уолсингема нацелена на разжигание розни между государствами и низвержение монархов. Как они ошибались! Его единственной целью являлась только охрана и возвышение одной страны — Англии и ее королевы Елизаветы. Уолсингем полагал: думающий человек и должен выбрать службу протестантской королеве. Уолсингем знал за собою гомосексуальные наклонности, и люди вроде него не любили икон, изображающих женщин.
Вместе с тем не сексуальная природа этого человека, которую он хорошо контролировал, как и свое естество в целом, заставила его сделать свой выбор. В этом заключалось больше логики, чем могло показаться. Уолсингем видел тщеславие, гордыню, разврат и упадок Рима. В свое время он бежал в Падую, когда королева Мария попыталась силой вернуть англичан в католицизм, от которого они успели отвыкнуть. Он содрогнулся, когда до него дошли известия о том, что в Англии стали отправлять людей на костер. Уолсингем с самого начала поддержал Елизавету, отдав на это свои силы и свое богатство. Он поставлял ей информацию о том, как противостоять армиям, которые могли позволить себе иметь богатые Франция и Испания. Теперь Елизавета правила уже двадцать девять лет, и сейчас Уолсингем готов был вступить в последнюю битву за продление царствования этой королевы.
Пока слуга убирал блюда после обеда, Уолсингем размышлял над ходом своих дел. Пока, как полагал он сам, у него хотя и имелись успехи, но, судя по результатам, он наносил в основном лишь булавочные уколы. Ему следовало расширить и углубить свою деятельность, заниматься не только частными делами вроде Армады, но иметь в виду Английское предприятие в целом (его шпионы докладывали, что так сейчас стали называть политику Англии). Но как это сделать?
Ко всем заботам теперь добавился еще и проклятый олух Бэрли. Старый союзник королевы с годами стал тугоухим, страдал от подагры, а главное, стал терять соображение. Стоит только вспомнить, что он говорил королеве совсем недавно! Дескать, флот надо сокращать, людей на кораблях оставить минимум, чтобы сэкономить деньги. Это значило бы ополовинить флот к зиме. Старый идиот еще с гордостью повторял размер суммы, которую, по его словам, предстояло сэкономить, словно это было некое магическое заклинание: «Две тысячи четыреста тридцать три фунта, восемнадцать шиллингов и четыре пенса»! Испанский король мог послать свой флот против Англии в любой момент, этот фанатик, кажется, был способен на такое даже в зимнее время. А что будет, если это ему удастся? Имея всего пять тысяч солдат, он вполне сможет взять какой-нибудь укрепленный город на побережье и либо продолжать поход, либо продержаться там до прибытия войск герцога Пармского. А остановить его может только английский флот. А если Бэрли добьется своего, то не будет ли в таком случае Англия продана за эти самые две тысячи четыреста тридцать три фунта, восемнадцать шиллингов и четыре пенса?
Уолсингем, которому его собственный возраст и болячки не давали забыть о себе, только сейчас подумал: почти все люди, ведущие эту опасную игру, решавшую судьбы Англии, Европы, сейчас уже старики или стоят на пороге старости. Королю Филиппу сейчас шестьдесят шесть лет, и у него плохое кровообращение. Людей в таком возрасте жители английских деревень считают уже патриархами. Командующий испанским флотом маркиз Санта-Крус смертельно болен. Рекальде Испанскому шестьдесят два года, как и Санта-Крусу. Бэрли почти шестьдесят восемь. Самой Елизавете пятьдесят четыре года. Вот герцог Пармский оставался самым молодым из игроков как с английской, так и с испанской стороны. Не молодость ли делает этого человека столь опасным для Англии?
Скорее всего исход всей игры решит его, Уолсингема, единоборство с герцогом Пармским. Уолсингем понимал: в этой игре поставлена на карту не только независимость Англии, даже не только его собственная жизнь, но также его честь и, возможно, память, которая сохранится о нем в истории.
Глава 7
Сентябрь 1587 года
— Тебе вообще-то приходило в голову, насколько опасную штуку ты затеял с этой своей экспедицией в Лиссабон? — спросил Джордж. — И сколько игр ты, по твоему мнению, можешь вести одновременно? Просто агент, двойной агент, тройной агент… Иногда даже я сам не могу понять, на чьей ты стороне.
— Я всегда на своей стороне, — отвечал Грэшем. — И разве эта затея более опасна, чем плавание на утлой лодчонке подогнем испанских кораблей?
— Примерно один к одному, — сказал Джордж. — Хотя, по правде сказать, я, наверно, предпочел бы сидеть в лодке. Там хотя бы точно знаешь, где враг.
— Вторжение грядет, — заметил Грэшем задумчиво. — Я нутром чувствую. А едва достигнув наших берегов, оно сработает как запал для всех сект, для всех, кто рвется к власти, для каждой семьи… А между нами и этой лавиной — всего несколько кораблей, которые никак нельзя назвать флотом. Ничего не делать — разве сейчас не самое опасное?
— Они шли по длинной галерее дома Грэшемов, украшенной лучшими полотнами и гобеленами из собрания сэра Томаса Грэшема. Здесь царила прохлада, несмотря на обилие окон, через которые в помещение проникал яркий летний солнечный свет.
За разрешение отправиться в Лиссабон королева потребовала от Грэшема официально представить Анну при дворе. Королева редко оставалась летом в Лондоне. Она предпочитала жить за городом, экономя немного средств на содержание своего двора. Но сейчас Елизавету задержала в Лондоне продолжающаяся опасная неопределенность. Поговаривали, испанская Армада готова отправиться к английским берегам, несмотря на ущерб, причиненный набегом Дрейка в Кадисе. Эта опытная лиса понимала: если явится король Филипп, ей следует быть именно в Лондоне, а не на отдыхе, в обществе стареющего низкопоклонника — лорда, читающего ей бесконечные (написанные кем-то еще) поэмы о ее вечной красоте.
— Что ты за человек! — продолжал Джордж. — Зачем тебе все эти хитросплетения, сложные интриги, шпионские страсти, когда ты наконец будешь жить по-человечески — бегать за девушками или пьянствовать, как нормальные люди?.. Ах да, совсем забыл: ты ведь и этим занимался. Ну, как бы там ни было, по-моему, тебя просто сразу зарежут, как только мы сойдем на португальский берег, — не их, так наши.
В тот момент в соседней комнате раздался треск и чей-то крик, потом — громкая энергичная речь. Грэшем с беспокойством прислушался. Анна втолковывала служанке, что надо поторопиться, и в подкрепление своих слов швырнула керамическую вазу с булавками в стенку. Вазы стоили денег, как, впрочем, и горничные. Генри надеялся, что разбита только ваза. При нем Анна всегда сохраняла хладнокровие. Может быть, он что-то упустил из виду? То, что происходило в соседней комнате, кажется, не могло исходить от девушки, которую, как ему казалось, он знал.