Могила Ван Гога
Шрифт:
Естественный лес начинался к северу от Парижа через сорок-пятьдесят минут езды. Когда они въехали под его своды, Масако была поражена густотой деревьев. Вокруг было безлюдно.
– Кажется, что вот-вот выскочит лиса или олень…
– Оленей не видал, но зайцы и сони водятся в той стороне, – указал пальцем мэтр Курэда.
– На одной картине Ябуки изображена заснеженная роща…
– Думаю, что эта самая. В зимнее время, как ляжет снег, можно заледенеть от холода, но Ябуки, похоже, писал это полотно часов пять. Мне больше всего понравилось, как эффектно у него получились силуэты деревьев, словно сопротивляющихся снегу.
Неистово сыплется снег, нежный и чистый. Художник, бросивший вызов деревьям, час
Сейчас лес тихий, чуть жутковатый, в нем не чувствуется присутствия человека, ведущего борьбу с природой. С лесной дороги они увидели в просветах деревьев строение, похожее на замок; потянулись осевшие насыпи вроде японских призамковых валов – пахло историей. Проехав небольшие городки и деревни, машина оказалась в долгожданной долине Уазы. Завиднелась река, мост, но Масако они уже были знакомы. Мост, мощный, как деревенский бык, в действительности смотрелся на фоне долины вполне обыденно. Река была чистая, на воде плавали уточки. Поблизости имелся ресторан, и супруги Курэда пошли посмотреть меню, чтобы захватить что-нибудь в обратную дорогу.
Переехав мост, они добрались до деревни Овер, которую так любил Ябуки и где он каждый год проводил месяца по три.
– Зайдем потом в гостиницу, где останавливался Ябуки?
– А тут и гостиница есть?
– А как же! Или, вернее, пансион. Там даже сохранилась комната, где жил Ван Гог.
Добравшись наконец до места, Масако ощутила беспокойство. Машина, проехав по улице с рядами домиков, выехала на небольшую площадь, оказавшись перед деревенской конторой. Масако вышла из машины и, осмотревшись, увидела напротив ресторанчик, похожий на таверну. На вывеске красовалась надпись: Ресторан «Ван Гог». Это было старое двухэтажное строение, в полутемном зале никого не оказалось.
Мэтр Курэда прочитал в глазах Масако вопрос.
– Раньше здесь, говорят, было дешевое кафе. В крыше есть слуховое оконце. Ван Гог и умер тут, в задней комнатке на чердаке.
Сердце ее сжалось, когда она представила себе, как на закате жизни художник ловил взглядом тусклый свет через крохотное окошко наверху. И ей стало больно от такой бесцеремонности – назвать ресторан именем Ван Гога. Рядом с заведением виднелась старая церковь с острым шпилем, подняться по склону холма – и можно увидеть ее всю целиком. Эту церковь писал Ябуки. Провинциальная церковь, построенная сотни лет назад и бережно сохраняемая с тех пор человеческими руками. За ней видна была развилка дорог. Из церкви доносились звуки мессы.
– По-моему, Ван Гог рисовал эту церковь. Я случайно набрела на нее в Париже, в Музее импрессионистов.
– Да, и свой холст он "ставил где-нибудь здесь, рядом; Он ее писал в тысяча восемьсот девяностом, в год своей смерти. Пейзаж, верно, и теперь тот же самый. Ябуки же писал эту церковь сбоку.
– У Ван Гога церковь не совсем такая, как в действительности. В голубых тонах – кажется, что она взлетела. А у Ябуки – тихо-печальная, ничуть не похожа на вангоговскую.
Она посмотрела вверх с каменной стены, где, может быть, стоял некогда художник. Ябуки смотрел совсем с другой точки. И чувство цвета иное.
Обойдя вокруг церковь, рядом с которой ей чудилось тяжелое дыхание Ябуки, она увидела поля пшеницы. По вызревшим колосьям пробегали тяжелые волны.
– Это то самое вангоговское поле со стаей ворон?
– Да, оно самое. Здесь двадцать седьмого июля он выстрелил в себя из пистолета. Попытка самоубийства окончилась неудачей, и он вернулся к себе в комнату. Умер через два дня после этого.
– Он умирал в одиночестве?
– Думаю, что с ним был его младший брат Тео.
Глядя на безбрежное золотое поле, она почувствовала, что больше не выдержит.
– Учитель, скажите мне, ведь и Ябуки пытался покончить с собой?
Мэтр Курэда в изумлении вытаращил глаза, вздрогнув от замешательства. Выпрямилась его жена, рвавшая поодаль полевые хризантемы.
– Как вы меня напугали! Да разве можно смешивать историю художника, жизнь которого окружена легендами, и Ябуки-куна?
– Почему вы так подумали? – посмотрела на нее снизу вверх жена Курэда.
– Он тоже здесь жил по три месяца и, следуя за художником, совершившим попытку самоубийства, наверно, стремился подражать ему и в смерти. Так ведь бывает. Ему хотелось заглянуть в эту бездну…
Переглянувшись с женой, Курэда устремил взгляд на пшеничное золото.
– Ябуки-кун заболел здесь. Прислал телеграмму. Когда я приехал вдвоем с другом, он вышел нам навстречу и в тот день уже хорошо себя чувствовал. Перед отъездом мы втроем закусили в придорожном ресторане. У него была дистрофия. Он ничего не ел, чтобы голова была ясной, и попросту свалился от слабости. Так мы слышали, и, по-моему, так оно и есть.
В Масако боролись ирония и раздражение, когда она думала о Ябуки, которому не удалось умереть. Наверняка тогда же он и написал эту церковь. Там, на холсте, она возвышалась в гордом одиночестве, словно наблюдая течение человеческой жизни. Из настоящей церкви тем временем доносились едва слышные звуки хорала.
– Наверно, похороны. Дни здесь длинные…
Часы показывали время сумерек, но поле было светлым, как в полдень, и лежало в волнах колосьев точно гигантский роскошный ковер. Рядом с полем находился обширный участок, огороженный каменной стеной. Сначала она не поняла, что это такое, но потом догадалась, увидев группы стариков и детей с цветами; одни только входили в ворота, другие уже выходили оттуда.
Это было кладбище. Теперь понятно, зачем жена Курэда рвала хризантемы на сельской дороге. Деревьев нет, стоят рядами надгробия. Там и сям видны люди. Масако показали скромную могилу у красивой каменной стены. На ней высились два могильных камня, вокруг могилы насажены цветы. На одном камне написано: Винсент Ван Гог, на другом – Теодор Ван Гог. Масако потрясли эти могилы братьев, чьи надгробные камни говорили о пустоте небытия и покое. Здесь были захоронены их останки. Лицо Ван Гога – исхудавшее, заострившееся, как на автопортрете, – сокрыто в земле. Под камнем лежит жизнь художника, так и не получившего воздаяния. Жена Курэда с почтительным выражением возложила к подножию камня букет хризантем. Масако захотелось взять стоящую рядом бадейку с водой и полить цветы. Человек, спавший в могиле, собственно, не был ей родным, и тем не менее он был не чужой. Ляжешь на землю рядом с живописцем, скончавшимся восемьдесят с лишним лет назад, и можно вообразить, что недалеко покоится и японский художник, умерший недавно, в этом году. Совсем заурядная эта деревня, но в ней – могила художника, создавшего знаменитые полотна. Это был человек, не знавший, какой дорогой идти по жизни, вообще отрешенный от всего на свете, кроме того, о чем он поведал в своих картинах. И Ябуки тоже оставил после себя еще не оцененную картину, изображающую эту темную церковь.
В небе собралась стая ворон и улетела вдаль… Масако попала сюда благодаря добросердечию супругов Курэда, однако можно считать, что вел ее голос Ябуки. Она подошла к стене позади могилы, погладила камень и сорвала пучок травы с могильной земли. Затем медленно обошла все кладбище. Теперь уж тут для новых поколений наверняка не хватает места. Должно быть, под землей гробы теснятся бок о бок.
Неподалеку от Масако стояли супруги Курэда.
– Вот видишь, и ты, художник, написавший церковь и поле, оказался с теми, кто лежит на кладбище в Оверена-Уазе… – тихонько проговорила жена мэтра.