Могильщик. Черные перчатки
Шрифт:
Подняв глаза, Велион понял, что Свиша тоже хочет его. Он сглотну слюну, протянул руку…
Но она всё поняла сама. И сделала тоже всё сама.
Отставила крынку с водой, быстро и уверенно сняла с Велиона рубаху, через голову сняла с себя платье. Могильщик увидел её полную грудь, живот, бёдра. Подался к ней навстречу, сжал ладонью грудь, поцеловал. Её шершавые руки прошлись по его спине…
А после… После был вечер, ночь… Время блаженства, экстаза и — счастья.
Могильщик, проклятый выродок, и молодая вдова были счастливы. В тот миг они были вместе. И были нужны друг другу.
Они лежали вместе, едва
С того дня они засыпали и просыпались вместе. Работали в огороде, на небольшом поле, управлялись со скотиной. Время катилось быстро, дни мелькали один за другим, едва успевая поменять закат на рассвет.
Это длилось две недели.
— Новый хахаль, — повторила бабка. — Тощий, чёрный, как ворона. Ага. То пацанов всё наших да мужиков, тьфу, мать её, бесстыдница себе под юбку пускала, а теперича всё бродяг в постель ташшыть.
— Кого? — переспросила вторая, такая старая на вид, что удивительно было, как дух всё ещё держится в тщедушном теле.
— Солдатов говорю. В прошлом месяце да ищо в позапрошлом солдатики у неё жили. Один старый уже, а второй молоденький, да только руки у него не было. А теперича бродяга какой-то, я его вчерась в огороде видела. Ой, как глянул на меня, как глянул! Глаза чернущие, рожа злая. Колдун, как пить дать, али оборотень какой. То-то он к ней, потаскухе, и пришёл, самая пара колдун и потаскуха.
— Кого?
— Да Свиша, говорю тебе…
Велион ушёл, пока бабки его не заметили. Он был зол на себя за то, что остановился, когда в первый раз услышал имя Свиши.
Тотенграбер ходил за солью в таверну. Да ещё купил немного пива и свежей рыбы. Денег у него было немного, всего пятнадцать грошей, он приберёг их для того, чтобы дойти до следующего могильника, но сегодня решил не жаться. Тем более после того, как Свиша достала откуда-то три позеленевших и измятых медяка и сказала, что пойдёт за солью. Тогда он вызвался сходить сам, а вдова его не хотела пускать, несла какую-то околесицу. Но могильщик достал деньги и пошёл. Велион бы и раньше их достал, но до этого момента он был уверен, что крестьяне живут только за счёт своего труда, и деньги им особо не нужны, ведь даже налоги можно было выплачивать зерном или мясом — в городах частенько не хватало еды. Оказывается, нет. Велион впервые задумался о том, что всё куда сложнее, чем кажется ему… когда-то казалось. Крестьяне живут за счёт своего труда, но кто добывает им соль, делает орудия труда? Велион, идущий в таверну, казался смешным Велиону из таверны возвращающемуся. Может, он начинал взрослеть?
Чёрт возьми, он даже на себя начал примерять роль крестьянина…
Колдун и деревенская потаскуха. Нет, могильщик и деревенская потаскуха, какая пара, а? Выродок без кола и двора и вдова, у которой под юбкой перебывала половина села. Отлично, просто прекрасно. Будь здесь кто-нибудь поумнее местной быдлоты, надорвал бы животик от смеха. Да самому Велиону уже почти хотелось смеяться, уже во второй раз за день. Смеяться… сквозь слёзы. Это тоже этап взросления. Он ведь понимал, что здоровая женщина не сможет прожить без мужика. Не только в физическом плане. Это же деревня. Ей иногда требуется мужская помощь, ведь есть вещи, которые она сделать просто не в состоянии. На бескорыстную помощь в наше время рассчитывать нельзя, прошли послевоенные времена, когда каждый был готов помочь каждому, благодаря чему человечество выжило и почти восстановило прежний уровень жизни. Теперь за всё надо платить. А чем могла заплатить Свиша?
Ну нахрена он сам пошёл в деревню?
Нет-нет, это не было его первой встречей с деревенскими, тотенграбер видел нескольких, но в центр деревни зашёл впервые. И теперь жалел об этом. Умом он понимал, что всё когда-нибудь вскрылось бы, правда имеет обыкновение выскальзывать шилом из мешка в самый неподходящий момент. Но всё его естество твердило о том, что если бы он не пошёл сюда, то всё было бы хорошо. Всё было бы хорошо. Здесь и сейчас. А что случилось бы потом — плевать. Хотя, может быть, всё было бы куда хуже… а куда хуже? Бы… Халки говорил, что история не знает слова «бы».
Велион брёл по узкой пыльной дороге, глядя себе под ноги. Ему казалось, что все жители деревни сейчас смотрят на него. Смотрят и смеются, презирая.
На дороге, около самого большого дома в деревне стояли трое мужиков. Они что-то яростно обсуждали. Когда могильщик приблизился к ним, они, замолчав, начали пристально его изучать.
«Меня обсуждали, — мелькнула в голове злая и горькая мысль. — А когда я пройду мимо, продолжат. Будут смеяться надо мной, хихикать, подшучивая над тем, как я ночую с подстилкой. Если бы у меня сейчас был меч, я бы заткнул им глотки, да так, чтобы они никогда больше не смогли…»
Он ужаснулся своей мысли. Ужаснулся… и понял, что убийство действительно погасило бы злость в нём. На время, но… Но никого убивать он не собирался. Этого просто нельзя было допустить. Прошло то время, когда убийство не значило для него ничего. Он заставил себя измениться, и не собирался возвращаться в те мрачные и кровавые дни.
Когда Велион поравнялся с мужиками, один из них, высокий, седобородый, окликнул его.
— Что? — угрюмо спросил Велион, приостанавливаясь.
— Я Гаран, голова этой деревни, — произнёс седобородый, подходя к могильщику поближе. — А вас как звать, милсдарь?
— Велион.
— Мы здесь, — прокашлявшись, начал говорить голова, — обсуждали случай, произошедший две недели тому. Какой-то могильщик убил несколько человек в соседней деревне. Они забрасывали его камнями, но он продолжал идти, как бы и не реагируя на всё это. И тогда один из них, мальчишка, зашвырнул в могильщика дерьмом. Ну а чем кончилось, я уже сказал. Вот мы и думали, вы, милсдарь, человек бродячий, может чего слышали? Или бывали в той деревни?
— Ага! — раздражённо вставил один из стоящих невдалеке собеседников головы. — А тамошний староста даже погоню не выслал. Вот если бы ты чего видел, уж мы бы…
— Заткнись, — холодно оборвал его Гаран. — Хотя это правда. Тамошний староста действительно не стал высылать за могильщиком погоню, хотя многие требовали расплаты за содеянное бродягой.
— Староста сказал, — снова вмешался тот же собеседник старосты (второй помалкивал, ковыряя носком сапога кучу коровьего дерьма с видом человека, которому всё до фени), — что сами виноваты.
— Заткнись. Действительно, староста так и сказал, присовокупив к этому то, что дети не пострадали, только порядком наелись из той же кучи, из которой брали дерьмо, чтобы кидать в могильщика.