Могильщик. Не люди
Шрифт:
Это не мешок.
– Хоркле, это ты?
– Да… - исчезающим голосом ответил тот и продолжил беззвучно плакать.
Хасл сел рядом, думая как успокоить старика… И в этот момент всё произошедшее за два дня свалилось на него. Слёзы нескончаемым и неконтролируемым потоком брызнули из его глаз. Это не было истерикой. Охотник чувствовал бесконечное горе и тяжелейшую утрату. Образ доброго и мудрого Друга окончательно ушёл из его жизни, оставив после себя только пустоту, которую невозможно заполнить слезами. Но Хасл плакал. В конце концов, он всего лишь человек.
Теперь жизнь
***
Странно, но в этот раз дикий приступ боли вернул ей разум.
Почему-то вспомнился её первый Йоль в Башне, которой Урмеру сейчас самодовольно присвоил своё имя. Тогда её, шестнадцатилетнюю дурочку, опоили, накачали наркотиками и растлили. Впрочем, как и всех новеньких дурочек. В тот день она впервые вкусила человеческой плоти, отвергая себя прежнюю. Убивая в себе всё человеческое. Ставя себя на другую, более высокую, ступень. По крайней мере, так ей тогда говорили.
С того дня она стала не человеком, но магом. И её разум оказался достаточно стоек, чтобы принять это, а не отвергнуть. Многие не справлялись, и у таких было всего два пути – безумие и смерть от рук учителей или самоубийство.
Их было двенадцать в день, когда ворота Башни закрылись за их спинами. И лишь трое увидели, как эти ворота отворяются. Сильгия, Урмеру, Шемех. Неразлучная троица, братство если угодно. Они всегда были больше чем просто друзьями, они поддерживали и любили друг друга, но при этом так и не стали любовниками.
«Урмеру… помоги мне…».
Он слышал. Слышал, но не отвечал.
Сильгия ползла, втыкая в мягкую мокрую землю локти, с трудом отталкиваясь ногами. Её правое бедро и бок превратились в месиво. Мясо, кровь, кости и лохмотья одежды смешались с грязью. Теперь она точно не похожа на человека… Даже если Сильгия когда-то и находилась ступенью выше, сейчас она лишь жалкая пародия на человеческое существо.
Наверное, они все получили по заслугам. Она жрала человеческое мясо в молодости, а теперь ей приходится есть ферментированную пищу, иначе повреждённый желудок не справлялся. Красавчика Урмеру облили кислотой, когда он возвращался от любовницы, даже не подозревая, что свидание было ловушкой. Шемех посадили на кол, как делали со всеми содомитами в то время, но до того дня амулет мага спасал его. Они превратились в настоящие развалины в тот день. Сейчас их братство – сборище жалких больных искалеченных нелюдей.
Но именно сейчас, когда всё, казалось бы, кончено, Сильгия снова захотела жить. Жить по-настоящему. Заниматься сексом, пить вино и есть пирожные, которые она так любила в молодости.
«Урмеру… прошу…».
Он не отвечал. Возможно, гневался. Или уже распрощался с ней. Давно пора… Чёртов ублюдок, почему ты не сделал этого раньше? Почему не дал умереть в постели во время одного из приступов забытья?
Воткнуть правый локоть в землю, вдохнуть, выдохнуть, воткнуть левый локоть в землю, скребя ногами по земле подтянуть своё тело, вдохнуть, выдохнуть. Повторить. И ещё раз. И ещё.
Нет, она никогда не доберётся до Урмеру. Кровотечение уже поутихло, но кровь всё ещё сочится. Позли она по сухому, за ней остался бы кровавый след. Но Сильгия ползла по грязи, и не понять, где в этой грязи её кровь. Возможно, магичка сама давным-давно превратилась в эту грязь.
«Урмеру… ты… должен… отомстить за меня…».
«Я отомщу. Но ты должна обещать, что откажешься от намерения перебить горожан!».
Он даже не осознаёт, насколько она плоха.
Всё. Это последние слова, которые Сильгия услышала от него. Потому что она не отступится. Но этот самоуверенный болван думает, что она просто хочет пустить кому-нибудь кровь. Нет, Урмеру, не всё так просто. Ей не хватит ещё одного выпотрошенного трупа, она хочет убить их всех.
«Я любила тебя, Урмеру… всегда любила…».
Возможно, и он когда-то любил её. По крайней мере, до того Йоля, когда её имели во все щели старшие преподаватели, она мычала от удовольствия, а он смотрел. Так его освобождали от человеческих привязанностей. До того Йоля, когда она понесла не понятно от кого, сама убила собственное дитя в утробе, а после выкидыша сделала из его костей амулет. Такова была её плата за то, чтобы стать избранной.
Она на месте. Когда-то здесь были прекрасные сады. К несчастью, заклинание Шемеха их практически не затронули, и эти уродцы превратили их в убогий огород. Репа, капуста, бобы, горох… нищенское пропитание для ублюдков, которых Урмеру решил сделать своими рабами.
«Шемех, ты всегда был моим лучшим другом».
Он тоже неодобрительно молчал. Ему было мало смерти жалкой горстки уродцев, он злился на то, что она пыталась убить этого могильщика. Сильгия тоже чувствовала в нём что-то. В легенде это, наверное, назвали бы перст судьбы. Или, скорее, злого рока. Могильщик станет причиной многих смертей, если выберется отсюда. Наверняка, Шемех захочет ему помочь с этим. Но ей будет достаточно двух сотен трупов. Она сделает всё, что можно, чтобы они погибли вместе с ней.
В этом году урожая не будет.
Сильгия опёрлась на сломанную руку и встала на колени. При этом магичка не почувствовала практически никакой боли. Она слышала, будто это верный признак того, что ей осталось недолго.
Что ж, она и не надеялась выжить. Но сначала…
Вытащив левой рукой свой последний нож, ведьма очистила от грязи рану на правой культе, чувствуя лишь слабое покалывание. Сломанная рука едва слушалась, но Сильгии удалось восстановить обильное кровотечение. Отшвырнув нож, она воткнула культю в податливую землю. Дыхание с хрипом вырывалось из её больной обожжённой глотки.
Вдох. Выдох.
«Прощайте».
Кровь хлынула из культи, напитывая землю. Непослушные пальцы вцепились в нужный амулет, и с каждым толчком её гнилого сердца, с каждой каплей крови из её тела заструилась энергия. Волшба никогда не давалась ей с такой лёгкостью. Возможно, причиной тому амулет, который когда-то был частью её самой, жизнью внутри неё.
Земля зашипела, от неё начали подниматься клубы едкого тумана. Сильгия не видела этого, но знала, что это место умирает. Гниль распространялась всё дальше, уничтожая всё, к чему прикасалась. Растения превратились с гадкую вонючую слизь, черви извивались, разлагаясь ещё живыми.