Мои друзья
Шрифт:
Буран вообще не любил с нами, детьми, играть. Когда был щенком, любил, а подрос – его стало тянуть ко взрослым. Позовет его мальчишка или девчонка, он делает вид, что не слышит. А если и подойдет, то нехотя, с сонными глазами и раз двадцать вздохнет. Ребят постарше еще слушался, а разных дошколят и не замечал.
Иногда на нашей улице случались стычки. Какой-нибудь мальчишка приставал ко мне, говорил со мной заносчиво и грубо, а то еще и угрозы всякие сыпал. В такие минуты я не махал кулаками, а шел к деду Игнату и прицеплял Бурану поводок. А потом прохаживался с водолазом разок-другой по нашей улице, и,
По ночам деду не спалось, он ставил самовар и за чаем разговаривал с Бураном, рассказывая ему про свои стариковские дела. Буран всегда его внимательно слушал. Наклонит голову набок, каждое слово ловит. Иногда бугорки на его лбу сходились, и он вздыхал. Тогда дед гладил его, говаривал:
– Ты-то, лохматина, все понимаешь, я знаю.
Но если Буран фыркнет, дед закипал:
– Что, не веришь? Еще спорить со мной будешь?
Потом отойдет, кинет Бурану кусок сахара и рассказывает дальше. Так и бормочет, пока бабка Клава не уведет собаку к себе на диван – она грела ноги в ее шерсти, говорила: «От ревматизма помогает».
Несколько раз в год она чесала Бурана и из его шерсти вязала варежки и носки. По Бурану она и погоду определяла: уляжется пес в углу – назавтра жди холодов, крутится посреди комнаты – будет тепло.
– Он все чувствует, – говорила бабка Клава.
А у дяди Кости было две собаки – спаниель Снегур и овчарка Полкан, оба невероятные показушники: любили находиться в центре внимания, занять в комнате видное место, повертеться на глазах, похвастаться белоснежными зубами…
На Снегура сильно действовала погода. Серые, пасмурные дни нагоняли на него такую тоску, что он забивался под крыльцо и плаксиво повизгивал. Но в солнечные дни становился безудержношумным: гонялся по двору за голубями, возился с Полканом, ко всем лез целоваться.
Снегур жил вместе с дядей Костей в доме, а Полкан – на улице, в бочке. Дядя Костя опрокинул большую бочку, набил ее соломой, и конура у Полкана получилась что надо. Все собаки завидовали.
Сторожить Полкану было нечего: дядя Костя не держал ни кур, ни уток, не разводил огород, и Полкан целыми днями грелся на солнце. Время от времени гонял мух или почесывал себя за ухом и зевал, показывая ослепительно белые зубы. Кстати, в бочке у Полкана я однажды ночевал – спрятался там, когда за что-то обиделся на родителей.
До семи лет у Полкана было поразительное обоняние и чувство пространства. Однажды дядя Костя уехал в другой город, так Полкан прибежал к нему с оборванной цепью. Как нашел дорогу – никто не знает. Но от постоянного безделья Полкан обленился, перестал различать запахи и вообще поглупел. К старости только и знал гоняться за своим хвостом, да лаять когда вздумается, да еще клянчить конфеты – ужасно к ним пристрастился.
Что эти псы любили – так это петь. Когда дядя Костя играл на гитаре, Полкан высоко подвывал. Частенько и Снегур присоединялся и тянул приятным баритоном. Иногда так увлекались, что пели и после того, как хозяин откладывал гитару. А стоило крикнуть «браво!» – начинали все сначала, да еще громче прежнего.
Но все-таки самой лучшей и самой умной собакой была Кисточка, которая
Кисточка была всеобщей любимицей в поселке, многие хозяева хотели заполучить ее на день-два постеречь сад или присмотреть за живностью. Заманивали ее печеньем и сладостями. Кисточка посмотрит на лакомства, проглотит слюну, но не пойдет – так была предана хозяйке.
Однажды мы получили от тети Ани письмо, в котором она сообщала, что Кисточка родила пятерых щенков, трех забрали соседи, одного тетя оставила себе, а пятого предлагала нам.
В воскресенье мы с матерью съездили в поселок и вернулись с сыном Кисточки.
У щенка был мокрый нос, мягкие подушечки на лапах и коричневая шерстка. Я назвал его просто – Шариком.
В первый день щенок ничего не брал в рот. И в блюдце наливали ему молока, и в бутылку с соской – не пьет, и все тут! Поскуливает, дрожит и все время лапы подбирает – они у него на полу расползались. Я уж стал побаиваться, как бы он не умер голодной смертью, как вдруг вспомнил, что на нашем чердаке кошка Марфа выкармливает котят.
Сунув щенка за пазуху, я залез с ним на чердак и подложил Марфе. Она как раз лежала с котятами у трубы. И только я протиснул щенка между котятами, как он уткнулся в кошкин живот и зачмокал. А Марфа ничего, даже не отодвинулась, только приподнялась, посмотрела на щенка и снова улеглась.
Прошло несколько дней. Марфа привыкла к приемному сыну, даже вылизывала его, как своих котят. Щенок тоже освоился в кошачьем семействе: ел и спал вместе с котятами и вместе с ними играл Марфиным хвостом. Все шло хорошо до тех пор, пока котята не превратились из сосунков в маленьких кошек. Вот тогда Марфа стала приносить им воробьев и мышей. Котятам принесет – те урчат, довольные, а положит добычу перед щенком – он отворачивается. Марфа подвинет лапой к нему еду, а он пятится. Зато с удовольствием уплетал кашу, которую я ему приносил.
Однажды Марфа со своим семейством спустилась во двор: впереди вышагивала сама, за ней – пузатый прыткий щенок с нее ростом, а дальше катились пушистые комочки. Во дворе котята со щенком стали играть, носиться друг за другом. Котята залезали на дерево, и щенок пытался, но сваливался. Ударится, взвизгнет, но снова прыгает на ствол. Тут я и понял, что пора забирать его от кошек.
Только это оказалось не так-то просто: Марфа ни в какую не хотела его отдавать. Только потянусь к Шарику – она шипит и распускает когти. С трудом отнял у нее щенка.