Мои хорошие друзья. Лесная песня
Шрифт:
— Я тебе таких марок дам, что закачаешься!
— А каких? — заинтересовался Гриша.
— Серию спортивную, серию зоологическую, ГДР, Венгрию, Польшу и Англию — всего сто марок.
— Сто? — заколебался Гриша.
— Сто!
Гриша помолчал, подумал, потом тихо так говорит:
— А что я матери скажу — куда цыплёнка дел?
— Хо! Очень просто! Скажешь, что Тимка съел.
— Тимка съел?.. Это, пожалуй, идея…
Взял Гриша марки, а цыплёнка отдал Генке.
Только вышел Генка за ворота, скучно стало Грише без цыплёнка. И марки его
А тут и мама пришла.
— Где Пушок?
— Тимка съел.
— Тимка? Вот он какой! Ну не ожидала!
В этот вечер мать не дала Тимке ужинать и даже — впервые за всю Тимкину жизнь! — пнула его ногой. Гриша тайком накормил его сам и потихоньку приласкал.
На следующий день мать не сказала Тимке ни одного доброго слова. А ведь раньше всегда на руки его брала, гладила, играла, за уши трепала. Щенок недоуменно смотрел на хозяйку и никак не мог взять в толк: что с ней такое случилось и почему она стала к нему так плохо относиться.
Гриша, конечно, переживал. Надеялся, правда, что мать скоро всё забудет и снова Тимку полюбит.
Но однажды утром разбудил Гришу ранний петух. Вскочил мальчик, словно почуял что-то недоброе. И правда: у порога стояла мать, держа в руках кошёлку, из которой выглядывала мордочка Тимки.
— Мам, ты куда это его? — дрожащим голосом спросил Гриша. И от растерянности стал надевать штаны через голову.
— Одному знакомому старику отдам. Он собак любит, у него уже шесть их. Вот и седьмую взять согласился. Ему такая порода нужна.
— Не отдавай, мам, а мам, он нам самим нужен!..
— Нет. Зачем он нам такой — цыплят душит. Первый раз такую собаку вижу. Кошка — дело другое. Та может. Но чтобы собака…
— Мам, я с тобой… Или один пойду, сам Тимку отнесу… — И Гриша заплакал, слеза упала с его щеки — и прямо Тимке на голову.
Мать взяла Гришу с собой. Вышли они из дому, идут по лугу — прямиком к старику собачнику. А Тимка всю дорогу глаз с хозяина не сводит, будто навеки прощается. Защемило у Гриши сердце. Ну не может, не может он без собаки. Ведь и так уже без цыплёнка остался. Что же, совсем теперь одному?..
— Не виноват Тимка! — закричал Гриша, да так громко, что и сам не ожидал.
Мать глядит на него удивлённо, ничего не понимает.
— Тимка к цыплёнку близко не подходил. Это я… Я сам…
— Что сам? Цыплёнка съел? — смеётся мать.
— На марки променял.
— Ах вот оно что! Бесстыдник эдакий! Да ведь сердце-то у тебя каменное!
Долго ещё ругала мать Гришу.
А потом погладила Тимку по голове и говорит:
— Бедненький ты мой, голодненький! Пошли домой, я тебя сегодня как никогда накормлю.
ОЛИНА БАБУШКА
Оля прибежала из школы домой и, заглянув на кухню, спросила:
— Бабушка, мама завтра во второй половине дня свободна?
— Нет, она к четырём часам на работу уходит.
— А папа?
— Так ты же знаешь, что они в одной смене работают.
— Ну вот! — захныкала Оля. — Опять на родительское собрание никто не пойдет.
— Ну, не плачь! И что у тебя за глаза такие: чуть что — на мокром месте! Найдётся кому пойти.
— Кто же это найдётся?
— Я — вот кто.
— «Я, я»! — передразнила Оля бабушку. — Сказано, чтобы родители пришли. Да и что ты там поймёшь?
— Все, внученька, пойму, не беспокойся, — сказала бабушка и перевернула пирог, от которого шёл такой вкусный запах, что Оля сразу подумала о том, как будет его есть.
Впрочем, она так расстроилась, что не хотелось ей ни раздеваться, ни мыть руки.
Она села на стул в углу кухни, закрыла глаза и представила себе, как бабушка придёт на родительское собрание. Дверь в класс тихо откроется, сперва просунется в неё палка, потом покажется длинная жилистая рука, и только потом уже войдёт бабушка. Она важно сядет за первую парту, снимет поношенную мужскую шапку, пригладит ладонью редкие седые волосы. А Витька, который обязательно останется после уроков в школе и непременно увидит бабушку, на следующий день при всех скажет: «У твоей бабушки палка такая гладкая потому, что по спине твоей часто ходит!» И захихикает так противно, как всегда.
Оля вскочила, сняла пальто и сказала:
— Бабушка, знаешь что?
— Что?
— Ты на собрание лучше не ходи. Не надо.
— Почему же?
— Знаешь: учусь я хорошо. Отличница. Ничего плохого про меня не скажут. Да и на улице скользко. Упадёшь ещё…
— Не беспокойся. Я тихонько пойду.
Оля поняла, что бабушку не отговорить, вздохнула и попросила:
— Ты тогда хоть шапку свою не надевай. Шаль лучше, что ли.
— Почему?
— На родительских собраниях у нас обычно не раздеваются. А шапка у тебя старая, и вообще…
— Ну и пусть себе не раздеваются, а я вот возьму и разденусь. А что в самом-то деле — как в бане париться буду? — Того, что Оле не нравится шапка, бабушка словно и не расслышала.
Окончательно расстроившись, Оля легла спать без ужина.
… Витя оказался расторопнее, чем ожидала Оля. Он узнал о бабушке ещё до собрания. И когда прозвенел последний звонок и все вышли из класса, подбежал к Оле и ехидно спросил:
— Ну, скоро твоя пионерка припожалует?
— Какая пионерка? — не сразу поняла Оля.
— Та, у которой две маленькие косички, как у девочки, а на голове мужская шапка, — уточнил Витя, и узкие чёрные глазки его лукаво заблестели.
— Ну, вот что, — отрезала Оля. — Если будешь болтать всякую ерунду, я скажу твоей маме, что ты двойку схватил. Ясно?
— Подумаешь, двойка! По физкультуре.
— Всё равно. Не ехидничай.
— Тсс! — Витя приложил палец к губам, а у Оли ёкнуло сердце: она услышала знакомый стукоток бабушкиной палки.
Пропустив бабушку, Оля чуть-чуть приоткрыла дверь и заглянула в класс.