Мои Милфы
Шрифт:
Скорее всего, двое сидящих, это водитель и тот, кто ехал с ним, решили не чинить колесо или просто подождать, устроить привал. Между ними стояла высокая, пузатая бутылка в соломенной оплетке. Миранда уже видела такие, дедушка привозил в них из заграничных поездок красное вино. Что-то лежало рядом на расстеленном куске ткани, хлеб и какие-то овощи. Эти двое разговаривали без умолку, одновременно ломая хлеб, отхлебывали прямо из бутылки, покачивая ногами, то смеясь, то наигранно хмурившись.
– Вот, посмотри! – повторил дедушка.
– Да что? – не выдержала она.
– Я всегда об этом мечтал.
– О чем?
О том, чтобы стоять в заторе? О том, чтобы смотреть вниз, с обрыва, на свалку? Чтобы быть водителем бетономешалки? Ничего из этого явно не вписывалось в то, о чем мог бы мечтать ее дедушка.
– Да, вот! – показал он. – Смотри, они-то сидят, а бетономешалка крутит-крутит-крутит… понимаешь!? – дедушка мечтательно откинулся на сиденье, сплел руки. – Вот это жизнь!
– А что такого?
– Ну как… у них машина сломалась, а они сидят, разговаривают и выпивают. А бетономешалка все равно крутит-крутит, и они спокойны…
– Ну и что? – Миранда почувствовала злость, причину которой сама не понимала.
– Да все это. Прости, это взрослая тема. Я не должен… ты пока не понимаешь.
«Нет, не понимаю. Нет же! Нет-нет-нет… и не хочу понимать!» – хотела закричать она, но не закричала.
Перед глазами пронеслись картинки, как дедушка водил ее, еще маленькую, в свой огромный кабинет, одно из окон которого выходило на набережную Кремля. Как он въезжал на белой «Волге» во двор, а Миранда бежала ему навстречу. Он всегда привозил ей что-то, небольшой подарок, сувенир, мороженое, даже если приезжал два раза в день, привозил оба раза.
– Ты хотел быть строителем? – спросила она.
– Хм-м… – горько ухмыльнулся дедушка. – Да, нет. – он посмотрел в окно в другую сторону, где ничего, кроме поля, не было. – Нет. Вот так, сидеть. Смотреть вдаль. Просто сидеть, просто смотреть вдаль. И пусть что-то само крутит-крути-крутит…
– Ну, да….
В следующий момент, их машина обогнула препятствие и дальше открылся свободный участок дороги. Прежде чем водитель ускорился, Миранда увидела, что один из сидящих из бетономешалки обернулся, посмотрел на нее.
Ей показалось, что это самое омерзительное лицо, которое она когда-либо видела. С жесткими черными волосами с проплешинами, крючковатым, но маленьким носом и глазами, не то, что мутными, а с желтизной, как будто змеиными.
«Это ты таким хотел стать, дедушка?» – вздрогнула она.
Дальше она уже ничего не понимала. Ни куда их привезли, ни самой экскурсии, ни как они возвращались обратно.
В гостинице, когда дедушка сказал, что они поедут к тете Руанде, с ней случилось что-то, подскочила температура, она слегла, он поехал один.
А первое, из того, что она помнила ясно, это как очнулась в углу, между тумбочкой кровати и стеной, ногами сжимая, руками обхватив, чемодан, положив голову на толстую кожу и ребристые, с холодной металлической обивкой, бока, с которых скатывались крупные капли.
Постепенно рыдания утихли, но слезы напротив усилились. Она расслышала собственные слова: Чемодан-чемодан-чемоданушка… ну пожалуйста, пожалуйста, чемоданушка… пусть все будет по-прежнему, пусть все будет так, как было, как раньше…
И увидела, как маленькая катает этот чемодан, блестящий, без потертостей, по длинном широкому коридору дедушкиной квартиры и мечтает о том, как однажды, они с дедушкой, соберут и положат внутрь все свои самые любимые вещи, отправятся в путешествие.
Они поедут в Испанию, их родину, где все будет так замечательно и хорошо, как только может себе представить сердце пятилетнего ребенка.
***
Очнулся, обнимая что-то большое и холодное. Чемодан! – испугался, но быстро понял, что это унитаз, судя по всему, меня стошнило, но я нахожусь в ванной квартиры Миранды, в наше время, в своем теле и обычном течение жизни.
И хоть меня вывернуло так, что сил больше не оставалось, я понял, что это не конец и есть кое-что еще, какой-то эпизод, который я должен увидеть, пропустить через себя.
Умывшись, вернулся в комнату. Было темно, но тело Миранды светилось «костровым» пламенем, таком же, как у светильников в коридоре, над полками с сувенирной мишурой.
«Это музей ее путешествий!» – понял я истинное значение этих полок, предметов, остатков чего-то.
«Только картинки меняются». – вспомнил ее слова. И это «картинки меняются» – как то, что навалено на стеллажах, как картинки, они есть, но ничего больше не значат, а над ними огонь, хоть и тоже ненастоящий, но почти такой, который в любой момент может все поджечь.
– Вот ты где? – сказала она.
– Да… давай еще. – сказал я.
Подошел, нагнулся, взял ее за лодыжки, как за уключины весел, которые должны были отвезти меня к какому-то из «берегов», сунул язык в одну из подмышек и… поплыл.
На этот раз, оказался не в Испании. «Там больше делать нечего.» – понял и увидел коридор, тот самый, по которому недавно шел. Только, вдоль правой стены не было полок, но все было увешано картинами или чем-то еще, в рамках, а свет был обычным.
«Просто лампы». – увидел на потолке круглые бра советского типа, дорогие, из прессованного хрусталя. Присмотревшись к стенам, разглядел, что это действительно, не совсем картины, а вырезки из газет, вставленные в рамки, за стекло. Штук сто, не меньше, как мне показалось.
«Журналистская свобода, заключенная в оковы рамок и, закрытая стеклом». – подумал, пока шел вдоль них.
Вдалеке что-то блеснуло, другим светом, ни «костровым», но и не обычным, ламповым, как если бы там сработала небольшая молния. Пригляделся, там стоял человек. Невысокого роста, внешность чем-то напоминала старика Грушу из Чиполино, но этот был молодым «стариком». Вытянутый череп, сгорбленная спина, волосы жидкие, но длинные, струящиеся, с большой вероятностью на будущую лысину а-ля Ростропович. Несмотря на такую внешность, в нем чувствовалась сила.