Мои прославленные братья
Шрифт:
Свой разговор Никанор начал не очень удачно. Он сказал, что под рукою царя царей есть - что вполне естественно - другие цари, так почему бы сыну Мататьягу, достойному Иегуде Маккавею, не сесть на трон Израиля?
Иегуда слегка улыбнулся, рассматривая комок земли в руке, и пожал плечами.
– Почему я должен быть царем?
– спросил он, и в этом простом вопросе было все.
По-моему, Никанор предпочел бы говорить с Иегудой наедине, но он понимал, что Иегуда на это не согласится, и поэтому греку волей-неволей
– Все хотят славы, - сказал Никанор.
– Разве у меня мало было славы?
– пробормотал Иегуда.
– И власти, и богатства.
Грек стоял, расставив ноги, теребя рукой подбородок, и был, наверно, изрядно озадачен: какой подход найти к Иегуде, чем его прельстить? И он с интересом рассматривал этого загадочного еврея, словно перед ним стояло существо, чья жизнь и образ мысли были вызовом всему, что он, грек, знал и во что верил.
– Что мне делать с властью и богатством?
– спросил Иегуда.
– Многое, Иегуда, - искренне ответил Никанор.
– Вы упрямый народ, однако есть на свете кое-что поинтереснее, чем плуг и клочок земли. Из своей ненависти к грекам и ко всему греческому вы сделали догмат веры, но подумай, разве кто-нибудь дал миру больше красоты и мудрости, чем греки? Приобщиться к ним, почувствовать их...
– Так, как мы почувствовали все это у нас в Иудее ?
– При этой сирийской свинье? Да ведь сама мечта о свободе, за которую ты сражался, Иегуда, - эта мечта родилась в Греции три века тому назад. Ты не можешь этого отрицать.
– И долго ли жила эта мечта, когда вы познали власть и богатство и стали завоевывать чужие земли?
– задумчиво ответил Иегуда.
– Разве вы были тогда такие, как мы: без рабов и без наемников? Если так, то я склоняюсь перед мертвой славой Эллады. Но сейчас я не вижу славы в Греции, и нам не нужно ее даров. Я бы просто не знал, куда мне их девать и что мне с ними делать.
Грек начинал сердиться.
– Я пришел сюда не для того, чтобы меня превращали в посмешище, - сказал он.
– Не понимаю, о чем ты говоришь, - сказал Иегуда.
И грек увидел, что Иегуда говорит правду, что он действительно не понимает. Я следил за Никанором, и в глазах его мелькнуло мимолетное выражение, убедившее меня, что он наконец-то начинает осознавать, что за человек Иегуда; на лице грека отразилась тень сожаления, попытка понять непостижимое. А затем он поднял глаза и устремил взор вдаль, на прекрасные зазубренные холмы Иудеи, зеленые уступы террас и голубое, усеянное облаками, высокое небо.
– Ты женат?
– спросил он внезапно. Иегуда, улыбнувшись, покачал головой.
– Тебе следовало бы жениться, - медленно произнес грек.
– Не то, когда ты умрешь, не останется никого, подобного тебе.
Иегуда снова покачал головой. По-моему,
– Я не знал, каков ты, - продолжал Никанор.
– Может, было бы лучше, если бы ты был царем, а может, и нет. Но мне кажется, переубеждать тебя бесполезно.
– У нас нет царей в Иудее, - сказал Иегуда.
– Когда-то были у нас цари, и они принесли нам одни страдания - это было время печали, и до сих пор мы со скорбью вспоминаем о нем в синагогах.
Никанор помолчал. А когда он снова начал говорить, это было несколько неучтиво.
– В Антиохии поговаривают, да и в Дамаске тоже, - сказал Никанор, - что если бы Маккавей был мертв, на земле был бы мир.
– Они не понимают, - мягко ответил Иегуда.
– Маккавей - это ничто. Он вышел из народа, и все, что он делает, он делает потому, что этого хочет народ. И когда он становится больше не нужен, он делается таким же, как все люди.
И, стирая с пальцев остатки земли, Иегуда задумчиво добавил:
– Я думаю так: когда-то рабами были мы в Египте, и потому наш Закон гласит, что сопротивление угнетателям есть первейшее повиновение Богу. Когда на обратном пути ты будешь проходить через нашу деревню Модиин, посмотри на синагогу - если ты читаешь по-нашему, ты это там прочтешь, это высечено на краеугольном камне. А синагога - это очень древнее место. Я был покорен Богу. Это все. Если я буду убит, народ найдет себе другого Маккавея. Ничего не изменится.
– Я думаю, что изменится очень многое, - сказал Никанор.
– И мы еще встретимся с тобой.
– Может быть, - согласился Иегуда. И грек удалился, а мы с Иегудой продолжали пахать.
Мало-помалу люди начинали обосновываться в разрушенном Иерусалиме. Они селились в пустых, обугленных домах и пытались устроить себе там сносное жилье. Многие из этих людей прожили всю жизнь в других городах в соседних землях, но их сгоняли с насиженных мест по приказам безумного Антиоха, кровожадного царя царей. Одним из таких людей был Моше бен Даниэль. Со своей дочерью, единственной оставшейся от всей его родни, они поселились в Верхнем Городе. Все еще очень красивая, Дебора жила, омраченная гибелью Эльазара, в нескончаемой, всепоглощающей печали. Однажды мы с Ионатаном навестили их, но вот прошло уже много недель с нашей последней встречи.
Приближался Судный День, когда Иегуде предстояло идти в Храм и стоять первым во время службы, так что мы стали собираться в Иерусалим. Каково же было наше изумление, когда вдруг в Модиине появился Моше бен Даниэль, покрытый пылью, запыхавшийся от быстрой ходьбы. Как всегда, мы были ему рады, ибо мы ценили его житейскую мудрость и тонкое остроумие, что было редкостью в нашей деревушке. Но сейчас в нем не было ни следа остроумия и еще меньше веселости.
– Позови своих братьев, - сказал он мне.