Мои прославленные братья
Шрифт:
– Сначала поешь и выпей вина, - охладил я его, - я позволь мне омыть твои ноги, и дать тебе переодеться, Моше, мой добрый товарищ, и пока будем обедать, мы вспомним былые дни,
– Нет времени. Позови их сейчас же. Он заметно осунулся, и в лице его было такое беспокойство, в голове такая тревога, что я тут же пошел исполнить его просьбу. И вскоре Иоханан, Ионатан и Иегуда сидели рядом со мною в доме Мататьягу, и горькие слова срывались с губ купца. Начал он с того, что стал умолять нас ему поверить.
– Да мне ли не верить тебе, Моше?
– участливо спросил Иегуда.
– Да будет мир с тобою, мой добрый друг. Здесь старый дом Мататьягу,
– Нет, хвала Богу, она здорова, - сказал купец.
– И здесь перед тобою родные тебе люди, - улыбнулся Иегуда.
– Все мы твои сыновья, разве не так? Мы для тебя то, чем был Эльазар, только меньше. Выпей вина, и да будет с тобою мир!
– Нет мира, - горестно сказал Моше бен Даниэль, - ибо то, что я собираюсь вам рассказать, подобно горьким ядовитым травам, которые растут в Араве, долине печали. Позвольте мне рассказать, и да простит Господь меня и всех остальных! Грек по имени Никанор - он теперь главный наместник Деметрия, нового царя царей...
– Мы знаем этого Никанора, - сказал я.
– Тогда вы знаете, что он за птица, - продолжал купец.
– И вы знаете, что это вам не Аполлоний, это умный и коварный человек, который ни перед чем не остановится, чтобы заполучить то, что ему нужно. Так вот, он явился в Иерусалим - не с войском, не с наемниками, а всего лишь со своим оруженосцем; это сдержанный человек, умеющий владеть собой - и так он говорит: просто, прямо и точно к делу. И он прост в обращении и в одежде.
Да, Деметрий - не Антиох, они делают свои дела по-разному; но я говорю вам, дети мои: добиваются они одного и того же. На языке у Никанора был сплошной мир - столько мира, сколько меду в сотах, но когда ему надо было, он умел показать и сало. Да, он дал нам это понять.
Он предстал перед советом старейшин, в который вхожу и я, потому что когда-то в Дамаске я был как адон. Я был на этом совете, Иегуда Маккавей, дитя мое, и там был Рагеш, и все остальные. И вот что он сказал: "Должен быть мир в Иудее, - сказал он.
– Евреи будут в мире пахать свою землю и будут в мире молиться в своих синагогах и в Храме. Но они должны признать себя безусловными подданными Деметрия. Они должны увеличить дань, которую они платят, до пятидесяти талантов золота и десяти талантов серебра в год. Они должны дать эллинизаторам уйти из Акры и снова поселиться в своих домах в Иерусалиме. Они должны согласиться на то, чтобы в Иерусалиме и в Бет-Цуре разместились пять тысяч наемников. И наконец - да сгниет мой язык!
– они должны выдать Деметрию Маккавея.
Наступила тишина, и Моше бен Даниэль переводил взгляд с одного лица на другое. Я уже понял, почему он явился к нам в такой спешке, и гнев, и ярость запылали во мне и в Ионатане тоже, но Иегуда оставался невозмутимо спокоен. Лицо его не дрогнуло. Налив еще стакан вина, он обратился к купцу:
– Выпей, отец, и доскажи остальное. И верь: ни одно твое слово не возбудит у нас и тени сомнения, ибо между нами - нетленная связь, в сейчас эта связь стала еще крепче.
– Тогда встал Рагеш и спросил Никанора: "Зачем вам нужен Маккавей? Ведь нет сейчас войны в Израиле. Маккавей мирно пашет землю в Модиине". Так сказал Рагеш, и Никанор ответил ему гладкими словами. "Да, - сказал он, - это правда, Маккавей мирно пашет землю, но долго ли продлится этот мир, если в любое мгновение может снова взвиться стяг Маккавея?
Представь себе, что Маккавей захочет стать царем - разве не
– Мира?
– вскричал Ионатан.
– Да падет на них проклятье Господне за такой мир!
– Продолжай, Моше, - прошептал Иегуда.
– Скажи, что ответил Рагеш.
– Рагеш... Рагеш...
– купец устало покачал головой.
– Рагеш держался дольше других, да, дольше, дольше. Он сказал, что скорее готов умереть сам, чем послать на смерть Маккавея, но Никанор возмутился от такой мысли. "Деметрий, - сказал он, - не желает гибели Маккавея.
Он получит в Антиохии или, если захочет, в Дамаске роскошный дворец, и рабов, и все, что его душе угодно, но он должен покинуть Иудею навсегда".
– "А где поручительство?
– спросил Рагеш.
– Чем ты ручаешься?" И тогда Никанор дал честное слово.
– Слово грека!
– усмехнулся я.
– Честное слово нохри...
– Но они поверили этому слову, - вздохнул Иегуда, и лицо его стало усталым и старым.
– Слово ли грека, слово ли нохри, но они поверили ему, и они купили свой мир, и, право же, я думаю, это недорогая цена. Ведь я же сам сказал Никанору, что когда борьба кончается, Маккавей становится таким же, как все люди.
– Борьба еще не кончилась, Иегуда, - сказал я.
– Для меня она кончилась, Шимъон, брат мой.
Я поднялся весь в гневе и обрушил на стол кулаки.
– Нет! Клянусь Господом, Богом Израиля! О чем ты думаешь, Иегуда? О том, чтобы сдаться им?
Он кивнул.
– Только через мой труп!
– закричал я.
– И мой!
– сказал Ионатан. Схватив брата за руку, я сказал ему:
– Иегуда, Иегуда, послушай меня! Я шел за тобою не один год, я повиновался тебе, потому что ты был Маккавей, потому что ты был прав.
Но теперь ты неправ, Иегуда! Они тебя не предали - разве могут они, эти жалкие старики, тебя предать? Они величают себя адонами! Я знал лишь одного адона в Израиле, моего отца Мататьягу, да почиет он в мире - но не будет ему мира, слышишь, Иегуда, если ты сам предашь себя, и своих братьев, и свой народ! Как он сказал, когда умирал, наш старик? Ты помнишь, Иегуда? В битве ты будешь первым - но на меня возложил он ответственность за братьев, мне он сказал:
"Шимъон, ты сторож брату своему, ты, и никто другой!" Ты слышишь, Иегуда?
– Слышу, - жалобно ответил Иегуда.
– Но что мы можем сделать? Что мы можем сделать?
– То, что мы делали прежде: уйти в горы. Или ты веришь честному слову грека?
– Уйти в горы? Одни?
– Одни: только ты и я, пока не наступит решающий час. Ты когда-нибудь видел, чтобы наместника можно было удовлетворить? Ты когда-нибудь видел, чтобы алчность наместника можно было насытить?
– Я пойду с вами, - сказал Ионатан.