Мои семейные обстоятельства
Шрифт:
Наконец, небо темнеет, появляются россыпью звезды. Из-за ветра приходится опуститься на колени, а позже и вовсе лечь на спину. Так даже удобнее. Тело, убежденное в собственной безопасности, расслабляется, мысли текут неспешно, мешающих насекомых на такой высоте нет, а от холода меня защищает толстая вязаная кофта, найденная в лаборатории. Кажется, ею спасалась от внезапных летних холодов еще моя бабушка, но от времени вещь не потеряла своих свойств.
Летние звезды яркие, близкие, прекрасные, кажется, что возможно их коснуться. Но нет. Чем больше я смотрю на них, тем сильнее хочется остаться на верхней площадке маяка навсегда или хотя бы задержаться в Птичьем
9. Понятие защиты
В Феникс я добираюсь с закатом. Сначала долго жду трамвай, а это достаточно утомительно после всегда доступного транспорта в Викке. Потом вагончик, покачиваясь, проносит меня по пригороду. Наконец, в поле моего зрения вырастает белая стена — ослепительная на солнце и монументальная в своем величии. Когда-то она охраняла город от вторженцев, сейчас же отчерчивает центральный район от остальных. Все-таки, будучи столицей, за эти века Феникс порядком разросся.
Мой транспорт не следует в сторону широкой арки, поэтому я спрыгиваю, как только проем двери оказывается напротив платформы остановки. Вблизи арки слишком много прохожих: и возвращающихся с работы горожан, которые спешат к остановке по ту сторону ворот, и туристов, приехавших посмотреть на одно из чудес земель Флеймов. Других таких древних стен, местами переходящих в скалы, нет ни в каком другом городе.
Я проскальзываю мимо почетного караула, который расположился там, где когда-то плотно смыкались створки тяжелых врат. Их и сейчас можно сомкнуть. Размышляя о прошлом, я как раз переступаю колеи, по которым тяжелые плиты металла и камня съезжаются. Это и есть основная причина, почему маршруты общественного транспорта не проходят под аркой.
Город внутри этих белых стен отличается от той части, которая уже промелькнула у меня перед глазами. Кое-какие улочки здесь дышат стариной, а домики полностью утопают в темной, часто пожухлой зелени. Вот виднеются стройные ведьминские башни, на горизонте маячит грандиозный дворец дяди, а в следующий миг я проезжаю мимо классического детища современности — сплава стекла и бетона. Но, несмотря на это многообразие, все здания объединяет одно — цвет. Каждое строение в центральной части Феникса — белого или бежевого цвета. Оттенков море, но смысл один. Я въезжаю в абсолютно светлый город, в центре которого виднеется лепесток пламени — дворец оберега Флеймов.
Главная улица остается далеко за моей спиной, остановка с толпой пассажиров тоже. Три поворота направо, резво пересечь оживленный перекресток — и я останавливаюсь перед скромным зданием из белого выщербленного ветрами и дождями кирпича. На светлых стенах выцветшие вывески, окна так давно не мыты, что виден налет соли. Откидываю упавшую на глаза взъерошенную морским ветром челку и решительно дергаю дверь на себя. Она скрипит, сопротивляется, но впускает меня внутрь.
—
В скромном здании дюжина и больше контор. Я как раз проскользнула по лестнице на самый верх и, уже не таясь, зашла в ту, что расположена на последнем этаже в самом конце коридора.
— Рем, день добрый, — улыбаюсь, сбрасываю вещи на видавший и лучшие дни диванчик и оглядываюсь. Все те же стены, увешанные дипломами и вырезками из газет. Все те же шкафы, забитые книгами и журналами. Даже запах одеколона, кажется, сохранился. Однако в кабинете очевидны и следы запустения. Не завален, как когда-то, бумагами стол. Не пахнет дорогим кофе. В вазочке под видом угощения для клиентов слипаются дешевые карамельки, неудачно заменившие кусочки арельского черного шоколада в блестящей фольге. Так странно, ведь Рем всегда был подающим надежды юристом. Чтобы попасть к нему на прием, клиенты выстаивали очереди. Но, по всей видимости, последний год изменил все вокруг.
— Кому как, — отвечает Рем — Реман Йохан Верс, независимый юрист, частный детектив, мой приятель и самый верный друг моего старшего брата. По крайней мере, он им был.
— Что произошло? — я не могу сдержать порыва и не спросить. Впиваюсь глазами в деловито поправляющего лацканы пиджака Рема.
— Хм-м… — друг задумывается, будто припоминая что-то, медлит, бесит меня. — Из последнего могу только рассказать про регату на рыбацких лодках и происшествие с оберегом Фьюринов. Наши соседи вне себя от горя. Но тебя ведь не это интересует?
Я поджимаю губы и теперь смотрю на него весьма многозначительно, слегка приподняв левую бровь. Рем не отводит взгляд, твердо отталкивая меня. Некоторое время мы играем в гляделки. Увы, я сдаюсь первой: прикрываю глаза, прижимаю пальцы к ноющим векам, на ощупь нахожу кресло и падаю в него. Моя рука машинально тянется к вазочке со сластями, замирает на секунду, все же карамелька — не то, чего сейчас хочется, но берет конфетку. На вкус она вкуснее, чем кажется по обертке. Все это занимает ни много, ни мало — целых полминуты. Именно столько мне нужно, чтобы сохранить лицо. Рем из тех людей, перед которыми не стыдно и расплакаться, но сейчас не время показывать свои слезы.
— Итак, вернемся к вопросу, с которым ты ко мне пришла, — Реман не спешит оборачиваться, дает мне время привести себя в порядок. Он знает не понаслышке, что такое чувство собственного достоинства. Я касаюсь салфеткой уголков глаз, делаю несколько глубоких вдохов и, наконец, прихожу в себя. Меня бесит моя слабость, но еще больше удивляет позиция Рема… Таким отстраненным и сухим приятель не был никогда. Что же произошло?
— Это была очень странная смерть, — медленно произносит Реман.
— Что в ней было странного?
Но мой вопрос он обходит стороной:
— Даже если бы я знал подробности, я бы тебе не рассказал их…
Я стискиваю пальцы на обивке кресла, но жду. Рем никогда не бросает фраз на ветер, не останавливается на середине пути и говорит то, что хотел сказать, полностью. Иначе он бы вообще не раскрыл рта.
— На похоронах рыдал весь город, точнее, горожане и приезжие. А вот знать и высшие чины вместо проводов твоего брата решали такие важные вопросы и открывали такие секреты, что не то что прессу не пустили внутрь комнаты для совещаний, даже секретарь был избран из числа допущенных внутрь… А само расследование несчастного случая, как окрестили смерть Амира, зашло в тупик, было закрыто, опечатано и отдано в архив раньше, чем я смог добиться доступа к бумагам и свидетельствам.