Мои университеты. Сборник рассказов о юности
Шрифт:
Тяжело дыша, с трудом преодолевая последние ступеньки лестницы, Гриня появился на двух костылях. Правая нога от стопы до колена была плотно забинтована. Под бинтами четко просматривались наложенные с двух сторон шины. Вылитый Евстигнеев в фильме «Невероятные приключения итальянцев в России»!
– Фига себе! Кто это тебя так уделал?
– Поскользнулся – упал, очнулся – гипс, – отвечал Гриня. – А чем глумиться, лучше пропустите инвалида без очереди.
Кто б возражал. Конечно, пропустили. Доценту Мельникову тоже ничего не оставалось, как проявить гуманизм и, в виде исключения, разрешить Грине готовиться за партой. А там… там Гриня уже чувствовал себя как рыба в воде.
– Ну? Что? – традиционный вопрос задали выходящему из аудитории Грине, который почему-то вдруг перестал опираться на костыли и прыгать на одной ноге.
– Как и положено прилежному студенту, – провозгласил Гриня, показывая растопыренную ладонь. Мельникову стало жалко юношу, которому предстояло большую часть каникул провести в гипсе.
А добрая треть группы была отправлена на пересдачу сопромата. Мельников, закончив экзамен и выйдя в опустевший коридор, вдруг заметил торчавшие из урны две деревянные рейки и скомканный пучок использованного бинта. Сложно представить, какие чувства в этот момент он испытал. Но Гринину оценку оспаривать не стал.
На третьем курсе, когда сопромат остался в прошлом, в соответствии с народной мудростью, на потоке появилось довольно много супружеских пар. В нашем коллективе сразу две девушки обзавелись фамилиями своих одногруппников, так что новые преподы, знакомясь с нами, выясняли, однофамильцы это или братья и сестры.
Гриня тоже женился. Его супругой стала девушка из параллельного потока. Но и здесь Гриня пошел своим путем. В журнале, вместо его прежней фамилии Двас, теперь красовалась фамилия его жены. А сколько возможностей для бесконечных шуток таила его фамилия! «Сколько вас?» – «Два-с».
Профессору, завкафедрой математической физики, Николаю Николаевичу Лебедеву, когда мы учились у него, было уже за семьдесят. Он – известный и уважаемый ученый. Мы же к четвертому курсу – обнаглевшие, не признающие никаких авторитетов раздолбаи. Создавшие семьи, многие из нас подрабатывали кто где и, соответственно, относились к учебе по остаточному принципу. Это не устраивало принципиального препода.
Лебедев взял и устроил нам экзамен на досках. Экзамен он пришел принимать со своей женой, пожилой, сухощавой, но бодрой для своих лет преподавательницей, работавшей тоже на кафедре матфизики и славившейся еще более строгими требованиями, чем муж.
Условия сдачи были объявлены заранее – приходилось готовиться. Тем не менее с первого раза сдали экзамен далеко не все, что для четвертого курса было уже редкостью. Добравшихся до четвертого за неуспеваемость не отчисляли.
«А что же Гриня?» – спросите вы.
Как всегда – сдал.
Ему достался сложный билет. И профессор был приятно удивлен, когда увидел, что студент исчерпывающе точно, один в один, воспроизвел решение уравнения Лапласа, приведенное им на лекции. Был, правда, небольшой казус, когда Гриня, отвечая, назвал переменную, обозначаемую греческой буквой «эта», почему-то латинской «эн». Но быстро исправился, еще и пошутив при этом:
– Наш школьный учитель по математике говаривал, что переменную можно хоть твердым знаком назвать, главное, уравнение правильно решить.
– Трудно с этим не согласиться, хотя Лаплас все же использовал буквы греческого алфавита, – заметил профессор. Гриня получил «хор.».
После окончания экзамена пара пожилых преподавателей, поддерживая друг друга под руки, спустилась с крыльца и пошла вдоль здания института. Они не могли не увидеть исписанный мелом асфальт. Научный интерес заставил их всмотреться в буквы и формулы. Супруги с удивлением посмотрели друг на друга – на асфальте светилось решение уравнения Лапласа. Подняв головы, они поняли, что стоят под окном аудитории, в которой проходил экзамен. Из уважения к преклонному возрасту профессора ему всегда отводили аудиторию на первом этаже.
Еще раз глянув на записи, Николай Николаевич произнес:
– Да, у писавшего трудно отличить «n» от «» – и тихо засмеялся.
В качестве ассистентки в этом Гринином фокусе выступала его жена Маша, поджидавшая под окном, когда муж покажет ей номер доставшегося билета. Машка была с другого потока, где не было матфизики, и что латинская «эн», что греческая «эта», для нее было едино. Она старательно срисовывала то, что было в выданном ей конспекте.
Однако неблагодарный Гриня вернул себе фамилию Двас, разведясь с Машкой сразу после окончания института. Но перед этим он чуть было не закончил обучение досрочно.
В начале осеннего семестра нас отправили в колхоз. Чтобы откосить от битвы за урожай, нужны были очень веские причины. Годилась беременность, и хотя у Грини было вполне пивное пузико, закосить под беременного даже он не решился. Нужна была какая-нибудь другая, причем неизлечимая в короткий срок болезнь.
То, что для другого было бы непосильно, Гриня, когда-то листавший ягодицами конспекты, исполнил без труда. Взглянув на рентгеновский снимок Грининого позвоночника, доктор ужаснулся: как с таким искривлением пациент до сих пор жив, – и недрогнувшей рукой выписал ему справку, освобождавшую от колхоза.
Гриня не был бездельником, поэтому высвободившийся месяц решил провести с пользой для семейного бюджета. Он подрядился на сезонную работу – продавать дыни с лотка. Зарплата небольшая, но элементарные знания физики, позволявшие манипулировать показаниями весов, давали неплохую прибавку к стипендии.
Вдруг в один прекрасный сентябрьский день, когда Гриня привычным движением выудил из кучи дынь желтую торпеду и виртуозно подбрасывал ее в руке, нахваливая товар покупателю, случилось непредвиденное.
– Вот эта – хорошая, сладкая. Смотрите, у нее попка слегка мягкая, а хвостик совсем сухой…
И тут взгляды Грини и покупателя встретились. Дальше была немая сцена. Именно ему, замдекана Шелегедину, Гриня почти месяц назад приносил справку, освобождавшую его от физического труда.
Картина Репина «Не ждали», финальная сцена повести «Ревизор», короче, «все смешалось…»!
Разбирательство было долгим и мучительным для Грини. Несколько месяцев он висел на волоске от исключения из комсомола, а соответственно, от отчисления из института и, как следствие, от отправки в армию рядовым. Несмотря на то что курс на военной кафедре был уже позади, звание офицера запаса присваивалось только после получения диплома.