Мои университеты. Сборник рассказов о юности
Шрифт:
– Надеюсь, ты в меня теперь не влюбишься? – Язва лежала голая на расшатанной деревянной койке и доставала сигарету из мягкой красной пачки. – Какой же тут дубак!
Андрей стоял у окна, наблюдая, как умирающее солнце на прощанье красит снежную равнину в рыжий – до горизонта, до самого горизонта. Они только что проснулись, сходили на обед вместо завтрака – и вот уже закат. На столе магнитофон и разбросанные кассеты, пустая бутылка «Распутина», консервная банка, полная окурков. В номере было накурено и так холодно, что на оконном стекле изнутри
– Я? – спросил Андрей. – В тебя?! Ты в зеркало-то на себя смотрела?
– Но-но. – Язва сладко потянулась, перевернулась на живот, взмахнула тощими голенями, кровать закачалась. – У меня масса поклонников, к твоему сведению. И если кому и противопоказано смотреть в зеркало, так это тебе, зайчик. Еще как минимум лет десять.
– Именно по причине моего инфантилизма на глубокие чувства я не способен, – отвечал зайчик.
– Как это мило с твоей стороны, – сказала Язва, выпуская струйку голубого дыма. – Иди к мамочке, а то холодно…
Накануне Дня всех влюбленных Андрей стащил на кухне сырое куриное сердечко, засунул кровавый ошметок в целлофановый пакетик и собрался подарить это дело Язве вместо валентинки.
– Надеюсь, ты ничего не собираешься мне дарить на этот ужасный праздник? – спросила Язва, когда на большой перемене в столовой они стояли в очереди за сосисками.
– Какой еще праздник?
– День всех безнадежно, страстно и уныло влюбленных.
– А при чем здесь мы? – удивился Андрей.
Сердечко все же успело перепачкать ему сумку. «Ну и целлофан стали делать», – подумал Андрей, перед тем как его выкинуть. На День Советской армии он был назван «защитничком» и потрепан по щеке. На Восьмое марта он спросил Язву, не хотелось ли ей когда-нибудь стать женщиной.
Ему нравились и другие девушки. На институтской дискотеке Андрей танцевал с Перепелкиной и прихватывал ее за упругие бока. Громыхал новый хит «Персональный Иисус» группы «Депеш Мод», Язва выныривала из толпы, изображала, как он не может обхватить Перепелкину, он строил ей рожи.
– Странные у вас отношения! – кричал Рыбин на ухо Андрею. – Вы как бы пара или нет, не пойму.
– Как бы нет! – радостно отвечал Андрей, не переставая приплясывать. – Так, тусуемся иногда.
– Что? – кричал Рыбин и наступал Андрею на ногу.
Они могли не видеться неделю, потом проводили выходные у друзей, если была свободная квартира. Взрослая жизнь, она такая. Весной жажда знаний оказалась совсем утолена, занятия стали только поводом для встреч с друзьями. Андрей приезжал ко второй паре, вылезал сонный из трамвая только затем, чтобы встретить Язву, решившую, что одной пары для нее сегодня достаточно.
– Мне надо, – вяло сопротивлялся Андрей, – у нас семинар по матану.
– Матан-ботан, – возражала Язва, и они проводили день, гуляя по набережной Яузы, полной апрельских вод, распивая ледяное шампанское из горлышка. Андрей забрасывал пустую бутылку в речку и думал: «Вот полетело полстипендии. Ну и плевать!»
Относительно успешная, на тройки сданная первая сессия вселяла в первокурсников уверенность, что и вторая пройдет так же. Однако настал июнь, Андрей завалил экзамен по матану, завалил и пересдачу. Третья попытка – последняя. Третья двойка – отчисление. Отчисление – армия. Студентов в армию не брали, зато бывших студентов брали охотно.
В ночь перед последней попыткой взять штурмом матанализ Андрей с тоской вглядывался в собственные шпаргалки, испещренные формулами, пределами, интегралами и дифференциалами. Он с трудом понимал из них половину. Вторая половина выглядела не более осмысленной, чем китайская газета «Жэньминь жибао». Главным его достижением в матане была сама шпаргалка, инженерное чудо, рулончик, помещавшийся в кулак, который можно было мотать, не глядя. Можно даже было списать с него формулы, но объяснить их рулончик не помогал.
Зазвонил телефон, в три часа ночи это могла быть только она. За окном еще надрывались соловьи и уже светало. Андрей решил изобразить раздражение.
– Ну, чего тебе?
– Как подготовка?
– Великолепно! Еще лучше, чем в прошлый раз! Могу объяснить пять билетов из тридцати. А у тебя?
Язва тоже успела дважды завалить линейку – линейную алгебру. Ее последняя пересдача была послезавтра.
– Завтра начну готовиться. Блин, кто придумал делать сессию в июне! Это просто садизм! На улице, сука, благодать… Я голову не мыла уже три дня. Главное, не мыть до экзамена. Ты мыл голову?
– Нет, – мрачно ответил Андрей. – Но такое чувство, что кто-то помыл мне ее изнутри. Так пусто и чисто…
– Что-то ты не весел. Расхотел идти в армию?
– Прикинь.
– Понимаю… У меня тоже, знаешь, перспектива невеселая. Если отчислят, то привет Москве. Мне в Москве нужно остаться, понимаешь?
– Москва не резиновая, – пошутил Андрей.
– А армия сделает из тебя мужчину.
– Ты будешь меня ждать?
– Конечно! В Витебской области, в городе Крупенино. Там у нас даже вокзал есть. На нем и буду ждать… Ладно, не отвлекайся. Ни пуха завтра.
– Что-то не помогают твои «нипухи»… К черту.
На этой пересдаче он был один из всей группы, наедине с преподом, Николаем Александровичем по кличке Никсон. Никсон усадил Андрея на первую парту и не сводил с него глаз все двадцать минут, отведенные на подготовку. Волшебную шпору даже не удалось достать из кармана.
– Все, – твердо сказал Никсон, – вы не знаете предмета. Неуд.
– Но, Николай Александрович! Я учил!
– Тем более, товарищ Ковалев, тем более. – Никсон сложил бумаги в портфель и направился к дверям. – Возможно, вам стоило иногда заглядывать на лекции.