Мои волки. Любовь истинная и нет
Шрифт:
— Я найду самку, которая будет молчать. Сделаю ей ребенка, и мы выдадим его за твоего наследника. Наши запахи похожи. Никто не догадается. В крайнем случае шаманка сварит какое-нибудь зелье.
Значит, все-таки можно магически изменить запах…
Я кладу трубку до того, как Освальд заканчивает говорить. Едва сдерживаюсь, чтобы не обматерить дорогого родителя.
Давай я сделаю ей ребенка, и мы выдадим его за твоего наследника.
Он серьезно? Я не ослышался? Пусть засунет свое предложение сам знает куда!
Голова раскалывается все сильнее.
Из трубы красно-белого, словно кукольного домика валит дым, значит, ведьма на месте, и это не может не радовать. Уже на крыльце я понимаю, что забыл про корзинку с подношениями, — к шаманкам не ходят с пустыми руками, но моя гудящая голова неспособна удержать в памяти такие детали.
Хлоя открывает сразу, словно дежурит под дверью. На ней ужасное цветастое платье, от которого рябит в глазах, и слишком много раздражающе звенящих украшений. К счастью, ничего объяснять не надо: волчица тут же понимает, зачем я пришел. Мой помятый бледный вид говорит сам за себя.
Пока я болезненно морщусь, шаманка открывает дверь шире и исчезает в дымном полумраке дома. Я следую за ней в надежде избавиться от жуткого кузнеца в моей голове, превращающего несчастный мозг в наковальню.
— Вон стул, красавчик. Присядь.
Ноги не держат, и я с удовольствием пользуюсь предложением ведьмы. Хлоя с неодобрением отворачивается к камину. В котле что-то булькает, чертовы браслеты шаманки звенят. Каждый посторонний звук — удар молота по мозгам. Теряя остатки достоинства, я зажимаю голову руками, словно в попытке расколоть, как орех.
— Не думала, что ты, будущий вожак, станешь так мучиться из-за любви.
Мне в рот тычут деревянной ложкой с густым, дурно пахнущим варевом. Зелье обжигает язык, и вкуса я не чувствую — только боль от горячего.
— Это не из-за любви.
Я хочу возмутиться — сунуть пациенту в рот кипяток! — но в висках прекращает стучать, по телу разливается блаженная нега, и недовольство сменяется благодарностью.
— Спасибо, Хлоя.
Взгляд волчицы скользит по моему небритому лицу и останавливается на губах.
— Хочу уйти из стаи, — вырывается у меня, и я замираю, шокированный собственной откровенностью.
С этой женщиной мы никогда не были особенно близки, но именно перед ней я почему-то обнажаю душу — делюсь самой страшной тайной, самым своим крамольным и безумным желанием. Режим Освальда меня достал.
Брови Хлои взлетают вверх.
— Уйти из стаи? — переспрашивает она и неодобрительно качает головой. — Стать одиночкой?
— Не могу больше.
Признаваться в собственной слабости не дело, это никуда не годится. Поведение, недостойное альфы. Я сразу жалею о вырвавшихся словах, но отступать поздно.
— Все будет хорошо, — говорит Хлоя с мрачной, изумляющей меня решимостью. — Тебе необязательно уходить. Все будет хорошо.
Неожиданно она наклоняется и впивается мне в губы. В первые секунды я шокирован, потом хочу ее оттолкнуть, но будто прирастаю к стулу. По телу продолжает разливаться тепло, между ног против воли набухает, сильнее и сильнее пульсирует, и я сам не замечаю, как начинаю отвечать на поцелуй.
Глава 25
Мать счастлива узнать, что я истинная пара будущего вожака стаи черных волков и уже жду от него ребенка. Похоже, ей все равно, к какому клану принадлежать, лишь бы подняться выше по социальной лестнице.
— Так даже лучше, — потирает она руки, возбужденно шагая по кухне из стороны в сторону. — Освальд нашей семьей пренебрегал, считал нас третьим сортом, грязью под своими ногами. Возможно, мы бы и не дождались приглашения в Авалонский лес. У черных твое положение будет более прочным. Еще бы! Настоящая избранница, беременная сыном! Сыном! Умничка! Вожак черных это оценит. Мы можем надеяться на особые привилегии.
Глаза матери сияют восторгом, да только радость оказывается недолгой: упрямая дочь почему-то не желает возвращаться к жениху — источнику потенциальных благ.
— Ты сдурела! — вопит мать. — Что значит, обманом заставил забеременеть? Изнасиловал, что ли? Нет? Тогда чего ты выпендриваешься?
Я не отвечаю, лишь крепче сжимаю губы.
— Подумай о своем будущем, — продолжает увещевать она. — Что ты умеешь? Ничего! Чем собираешься зарабатывать на жизнь?
Я размышляла над этим, пока оранжевый внедорожник сестер вез меня домой, и подготовила ответ:
— Буду работать с тобой в отцовской лавке.
— Продавщицей? — мать драматично хватается за сердце, словно ее дочь не пирожками собирается торговать, а собственным телом.
Я решаю ее добить:
— Кроме того, устроюсь на полставки уборщицей.
— Поломойкой… — охает она.
— Или возьмешь меня на кухню. Научишь готовить свою фирменную выпечку. Сама же говорила: спрос на нее огромный, а у тебя нет ни времени, ни сил, чтобы удовлетворить всех желающих. Вторая пара работящих рук придется кстати.
— Работящих рук... — мать едва не плачет. — Ты, беременная волчица, собираешься горбатиться за прилавком? А по вечерам убирать за покупателями дерьмо?
— Да, — я стойко встречаю ее укоряющий взгляд. — Сидеть у вас на шее не буду, не волнуйся.
Всхлипнув, мать закрывает лицо руками. Из-за этого ее голос звучит приглушенно.
— Работать — не женское дело, но я с самого детства была вынуждена пахать как лошадь. И всю жизнь — всю жизнь! — мечтала выбраться из грязи. Ты же добровольно отказываешься от такого шанса. Не понимаешь, глупая, насколько тяжелую ношу пытаешься на себя взвалить. Подумай хорошенько. Тебе так повезло. Так повезло! Ты можешь до конца своих дней как сыр в масле кататься. Сорить деньгами, ничего не делать, бед не знать. Но вместо этого выбираешь работать на износ и считать каждую копейку. Мы с отцом полжизни положили на то, чтобы открыть собственную лавку, десять лет копили на дом и до сих пор не можем позволить себе расслабиться. Чтобы держаться на плаву, приходится трудиться без продыху. О такой жизни ты мечтаешь?