Мои волки. Любовь истинная и нет
Шрифт:
Прежняя Элен к концу подобной сердитой тирады стояла бы, пристыженно опустив голову, но теперь я другая и спокойно смотрю матери в глаза.
— Мне надо время, чтобы все обдумать.
— О чем тут думать? Моя беременная дочь собирается торговать едой и мыть полы?
— Да, собирается торговать едой и мыть полы. Все правильно. А еще помогать тебе на кухне.
Мать сокрушенно качает головой. В воздухе повисает немой упрек. «Ты — дура, а еще предательница, пустившая мои мечты прахом», — читается на ее лице. В который раз меня пытаются пристыдить, заставить мучиться чувством вины, да только я устала быть хорошей, послушной
— Беременная волчица без пары — позор для семьи, — использует мать последний аргумент. — Думаешь, мы с отцом позволим тебе жить в этом доме? Срамить нас перед соседями?
— Ваши соседи — обычные люди, не оборотни, — спокойно возражаю я, — и взгляды у них совсем другие. На этой улице полно одиноких матерей. Здесь такое не осуждается.
Я не уверена в том, что хочу растить ребенка без отца, но и вернуться к Эштеру прямо сейчас не в силах. Мне нужна пауза. Слишком много неприятного случилось за последний месяц — того, что заставило меня переосмыслить свою жизнь.
— Хватит упрямиться. Возвращайся к жениху. Мы тебя не принимаем, — мать выпячивает подбородок, скрещивает руки на груди, непреклонная и решительная. С усталым вздохом я отодвигаю ее в сторону и иду в свою старую комнату.
— Это и мой дом тоже. Извини, но вы меня отсюда не выгоните.
Мама что-то кричит вслед, но я скрываюсь за дверью, падаю на кровать и долго лежу, ни о чем не думая. Надо подготовиться к разговору с Эштером. Уверена, он явится сюда, как только поймет, что невеста возвращаться не намерена. Возможно, от дома моих родителей Тина и Келли сразу направились к нему. Сестры явно заподозрили неладное — в машине я была молчалива, в торговом центре и вовсе впала в пугающий транс, не отвечала на вопросы, никак не отзывалась.
Обвел-таки дурака вокруг пальца...
Я закрываю глаза, чувствую необходимость заплакать, испытать облегчение, которое приносят слезы, но щеки остаются сухими. Рука опускается на выпирающий живот. Хочу, чтобы у моего ребенка был отец, но мысль о предательстве Эштера отзывается внутри яростью и болью. Как он мог?
Не проходит и часа, когда в сонную тишину улицы врывается раскатистый гул. Сначала он едва различим, его легко принять за игру воображения, но шум нарастает, становится громче — и вот его уже ни с чем не спутать. Рев мотора и шорох шин по асфальту. Почему-то я сразу понимаю, что это за мной, а спустя минуту-две убеждаюсь в своих подозрениях. Машина тормозит под окнами. Хлопает, открываясь и закрываясь, автомобильная дверца. Скрипят деревянные ступеньки крыльца. В уши врезается пронзительное «дин-дон», разносящееся по дому.
Мать впускает Эштера — я слышу голоса. Разумеется, у меня нет ни единого шанса избежать выяснения отношений, да и глупо прятаться за закрытой дверью. Как-то это совсем по-детски. Все мы взрослые люди, и нам есть что обсудить.
— Элен? — раздается из коридора.
Нехотя я поднимаюсь с постели, пересекаю спальню, поворачиваю дверную ручку.
— Элен, что случилось? Келли сказала, что…
— Ритуал — ложь, — перебиваю я Эштера, бросаю в него этим обвинением, и повисает гулкая тишина.
Мы молчим, смотрим друг на друга. Я — зло и устало, Эштер — растерянно, потом испуганно.
— Ты все подстроил.
— Я…
— Знал, что ребенок будет от тебя, ведь Гор бесплоден, а глупый ритуал ты выдумал.
— Послушай…
— Заплатил ведьме, чтобы она подтвердила твою историю.
— Откуда…
— Откуда я знаю?
Слезы рвутся наружу, но все еще не могут пролиться, словно их удерживает невидимая пленка на глазах. Колени обмякают. Мне надо присесть, надо найти опору. Живот не такой и большой, но я вдруг чувствую себя невероятно грузной, неповоротливой, как на последнем месяце беременности.
Эштер опускает голову. Он не вымаливает прощения, не пытается оправдываться, похоже, не знает, что сказать. Его плечи горбятся, лоб прорезает глубокая вертикальная складка. Наконец он говорит, тихо, едва различимо. Это даже не шепот — полувздох.
— Я ни о чем не жалею. У нас будет ребенок. Я люблю тебя и люблю его.
И я ему верю. Я, черт побери, ему верю, но все равно не могу заставить себя принять протянутую руку, выйти из комнаты, из дома, сесть в знакомый черный внедорожник и отправиться обратно в лес. Не нахожу сил простить.
Слезы никак не льются. Кажется, застревают в горле колючим комом, и этот ком все растет, мешая дыханию.
— Ты понимаешь, что… То, что ты сделал…
Эштер опускает голову еще ниже.
— Как теперь я могу тебе доверять?
— Дай мне шанс. Просто дай мне шанс.
Вздрогнув, Эштер падает передо мной на колени и прижимается щекой к округлому животу. Шепчет — быстро, лихорадочно, словно боясь быть отвергнутым, опасаясь, что его оттолкнут, прогонят, выставят за дверь.
— Элен, пожалуйста. Пожалуйста, позволь мне все исправить. Не уходи. Не забирай моего ребенка. Не забирай у меня себя. Я не знаю, как буду жить без вас двоих. Я облажался. Не с того начал. Повел себя как скотина. Как мразь. Как последний… — он глубоко вздыхает, зажимая пальцами переносицу. — Ты очень мне нужна. Вы оба. Так нужны.
Эштер дрожит. Его пальцы сминают ткань футболки на моей талии, и меня тоже начинает трясти, колотить со страшной силой.
Из груди вырывается задушенный всхлип, глаза наполняются слезами, и наконец я чувствую на щеках горячую влагу.
И наступает облегчение.
* * *
Эштер уезжает домой один, вынужденный смириться с тем, что мне необходима пауза в отношениях. Стоит гулу мотора стихнуть — и в дверь стучат. К счастью, я успеваю повернуть ключ в замке до того, как мать решает прочитать очередную нотацию. Я прекрасно знаю, что она скажет. Снова подчеркнет, как мне повезло встретить истинного, и еще раз красочно опишет ужасы одинокой жизни для волчицы. В общем, ничего нового, полезного и интересного. Спорить и объясняться нет сил. Смысла в этом нет тем более, поэтому я отворачиваюсь к окну, накрываю голову подушкой и смотрю на очертания темных веток за стеклом.
Слова матери сливаются в непонятный гундеж. Поучать, стоя под дверью, проблематично. Не видя собеседника, ты не можешь быть уверен в том, что тебя внимательно слушают, и Мурена вскоре сдувается. Дважды с шумом дергается дверная ручка. Затем скрипят половицы в коридоре. Звук шагов удаляется, затихает. Наконец меня оставляют одну.
Нет. Не одну. Теперь я никогда не буду в одиночестве. Ладонь опускается на живот, и, словно пытаясь поддержать меня в трудную минуту, малыш впервые дает о себе знать. Это не толчок, не что-то очевидно ощутимое. Внутри моего тела будто лопаются пузырьки шампанского. Закрыв глаза, крепко-крепко зажмурившись, я слушаю биение детского сердца, и этот размеренный стук успокаивает, дает силы жить дальше.