Мокрая и ласковая
Шрифт:
– Однако самое интересное произошло давно, – поблескивая стеклами старомодных очков, объявил Владик и сгреб взятку бледной тонкопалой лапкой. – Я живу здесь уже двенадцать лет и местные легенды – мой конек.
– Как будто это хоть что-нибудь объясняет, – мрачно прокомментировал Геннадий Андреевич, очевидно, имея в виду Стеклова.
– Дом, который вы купили, – продолжал музыкант с загадочным видом. – Вы интересовались его прошлым?
– Нет. Какое мне дело до прошлого? – на самом деле Борис не мог похвастаться подобным безразличием. В нем снова зашевелился страх. – Что-нибудь
Геннадий Андреевич смотрел на него стеклянными глазами, не воспринимая иронию. Музыкант продолжал, как ни в чем не бывало:
– Не совсем. Темная история. Говорят, в озере утопилась одна девица из хорошей семьи. Вышел какой-то скандал. Она была беременна, а ребенок, конечно, был Бог знает от кого…
– Когда это случилось?
– Наверное, прошло лет девяносто. Даже больше.
– Если вы думаете, что это испортит мне настроение…
– Дело в том, что с тех пор ее неоднократно видели в окрестностях озера. Фольклорный персонаж. Смешно, но вы не заставите ни одного местного приблизиться к озеру ночью хотя бы на сто метров.
Владик откинулся на спинку кресла с победоносным видом. На его лице появилась какая-то подленькая улыбочка.
– Семья этой девицы жила в доме, который вы купили.
– Много болтаешь, Владик, – заметил отставной прокурор, на этот раз с угрозой.
Настроение Стеклова, и так бывшее на нуле, опустилось еще ниже и перешло в минусовую область. Он вспомнил нудистку, бежавшую к озеру летним солнечным днем. Что-то раздражало его, какое-то несоответствие. Как будто призрак нарушил общепринятые правила игры, пренебрег обычными человеческими архетипами, вторгся туда, куда путь ему был заказан.
– Эта женщина, она была… – начал он, но Геннадий Андреевич внезапно раздраженно швырнул карты на стол.
– А вы-то сами что здесь делаете, позвольте узнать? Что заставило вас перебраться в эту глушь?
– Не думал, что придется когда-нибудь объяснять это, – медленно сказал Борис, раздумывая, не лучше ли встать и уйти. Легкая недосказанность удерживала его на месте, хотя запахло неприятным разговором. Он даже не замечал того, что лжет. – Мне здесь нравится. Спокойная обстановка для работы…
– Да, да, знаю, – раздражение экс-прокурора не проходило. – Вы художник и все такое… Вы что, больны?
Стеклов засмеялся. Прямота вопроса превратила драму в фарс. Потом до него вдруг дошло, что Геннадий Андреевич видел не только свет на веранде…
Старик видел и кое-что ДРУГОЕ.
Борис молча положил карты и вышел из-за стола. Оба партнера оторопело наблюдали за ним. Он надел пальто из шотландской шерсти и бросил взгляд на часы. Было всего около девяти вечера. Детское время…
Он пересек лужайку перед домом соседа, покрытую скользкой гниющей травой и четырехугольниками падающего из окон света. Между стволами был виден его собственный дом. В окнах второго этажа тоже горел свет. Почему-то это не успокоило его.
Несмотря на грязь, Стеклов решил прогуляться по парку, исчерченному решеткой теней. Он спускался по дорожке, выложенной керамическими плитами. Замшелая чаша была доверху наполнена дождевой водой, по поверхности
В последнее время ему не давала покоя одна мысль, простая и жутковатая одновременно. Он жалел о том, что пошел на поводу у собственного страха. Все могло быть иначе, если бы он разрешил «гостям» остаться. Размышления об этом постепенно трансформировались в странные фантазии…
Вдруг что-то ткнулось в его ногу.
Он посмотрел вниз и увидел Мартина. Тот никак не мог протиснуться между его сапогами. Пес-подросток поднял голову, и Стеклов понял, что это не Мартин. Этот был младше, и морда у него была чуть светлее.
Борис вздрогнул и пнул пса ногой. Тот оказался в полосе света. С его глазами случилась та же неприятность, что и с глазами девушки.
Слепой щенок развернулся и побежал прочь, низко опустив голову. Он бежал к черной луже, окутанной безмолвием и терпеливо ожидавшей во мраке.
Почти ничего не изменилось за последние две сотни лет.
Часть вторая
Остров существования
Каждый человек подвластен своему Призраку,
Пока не придет такой час,
Когда в нем проснется Человечность
И он сбросит свой Призрак в озеро.
Глава восьмая
Гости стали прибывать за три дня до Нового Года. Первым появился Марк Розенфельд по кличке Розан – художник, которого удача обошла стороной. В его присутствии Стеклов ощущал себя счастливчиком и испытывал неудобство, отдававшее извечной интеллигентской рефлексией.
Марк приехал на пригородном поезде и привез с собой этюдник и сумку с двадцатью бутылками красного вина. Вид он имел не слишком унылый и даже находился в приподнятом настроении, за что Стеклов был ему втайне благодарен. Они уже давно не трепались о своей и чужой мазне, и как-то не тянуло. Молодость прошла, и на смену ей явилась усталость.
Марк был холост, неприхотлив, уродлив и не претендовал ни на что особенное. Он даже не потрудился выбрать себе комнату. Борис знал, что в крайнем случае Розан удовольствуется диванчиком в холле или коридоре.
От Марка разило портвейном, он был небрит, и жена Стеклова поежилась, когда Розан смачно шлепнул ее губами в щеку. С детьми он сюсюкать не умел и не пытался. Вместо этого он тут же откупорил ключом бутылку.
– Ну что, старик, по стаканчику? За встречу!..
Они выпили. Собственно, это и было самое главное, что сближало их когда-то и разъединило теперь, – возможность вместе выпить и вместе расслабиться. Спрятаться на несколько часов от холода и пустоты, господствовавших снаружи… Чаще всего они пили в квартире Розенфельда, превращенной в мастерскую и помойку. И там еще бывали молоденькие, довольно грязненькие натурщицы, очевидно, считавшие хату Розана храмом альтернативного искусства, умевшие поддерживать разговор об оп-арте, Энди Уорхоле и отдаваться с такой же готовностью и так же равнодушно, как и позировать.