Мокрый мир
Шрифт:
«Замри», – приказал Нэй.
Он сфокусировался на создании ауры смерти, заглушил стук девичьего сердца и обратился к Вийону.
«Что конкретно говорил учитель о ритуале с использованием живого человека?»
В ушах зашелестели обрывки давней беседы: собственный голос Нэя и голос Уильяма Близнеца.
– Можно ли тому, кто не умирал, использовать таинство Чрева?
– Если он не боится разгневать тьму.
Зрачки колдуна метались вправо и влево маятниками.
Он подхватил Литу и шагнул к разбухшей, смердящей туше. Сапог наступил на щупальце, оно лопнуло, брызнув
Вийон посылал в мозг слова Уильяма Близнеца:
– Правда или нет, но ходят легенды о звездочете, который провел ритуал, дабы выведать секреты Вселенной. Он заживо погрузился в Чрево. Его тело превратилось в мост между мирами, и души древних астрономов поселились в нем на короткое время. Они поведали о кораблях, летавших к далеким планетам, и о том, что корабли принесли на Землю зло, погубившее Прежний мир.
– Звездочет выжил?
– Говорят, он сумел выбраться из Чрева и прервать связь с загробной стороной. Но тьма снова и снова являлась ему, он видел берега, которые ни один смертный не должен видеть, и в итоге сошел с ума.
«Прости меня», – подумал Нэй, всматриваясь в бледное лицо рыбацкой дочки.
Лита распахнула глаза. Заверещала и впилась зубами в кисть колдуна. От боли Нэй ахнул.
– Она жива! – закричал сверху монах. – Ты не убил ее!
– Рыбья требуха! – голосила Лита. – Да как ты посмел!
Она брыкалась и царапалась, но Нэй покрепче стиснул ладное тело и занес над пузырящейся массой.
– Кощунство! – завопил монах. – Издевательство над Преображением! Туда нельзя живым!
Глаза девки вылезли из орбит. Нэй пожал плечами и швырнул ношу на гору колыхающегося киселя. Крик оборвался. Лита провалилась с головой в дохлого кракена, как в топь.
– Великий кит Джхаша! – не унимался монах. – Проклятый мерзавец! Сюда, сюда!
Нэй метнулся обратно на платформу. Туша моллюска бурлила в желобе. Щупальца хлопали по бревнам.
Нэй не верил глазам, но есть процессы, течение которых не зависит от веры и ограниченных представлений. Даже после стольких слов Уильяма Близнеца… Да, у доктрины перевоплощения хватало последователей, вот только одно дело слышать о живых мертвецах Калькутты или оборотнях Вагланда, а другое – лицезреть Лаз в клубящейся стене неугомонного круговорота жизни и смерти. Стоять перед ним.
После гибели тела человеческая душа пытается всплыть, чтобы родиться в новом теле или вселиться в уже существующее – и так до тех пор, пока не успокоится, достигнув Вечной Глубины, или не найдет путь в иные миры. Но душа не способна вернуться самостоятельно. Возрождение совершает мысль, извечное желание Творца Рек, к которому восходят заклинания – даже самые черные и скверные.
Река жизни и смерти состоит из слоев, связанных подводными течениями. Смерть – это отделение главного слоя, придонной глубины, от верхних слоев. Перерождение – это резкий подъем, агония бегства, прежде чем душа сольется с Рекой. Все пребывает повсюду, верно. Но, чтобы выйти, нужна дверь, проход. Что-то реальное и мифическое в человеческом сознании. Чтобы вынырнуть, нужен Лаз. Чрево.
Монах вцепился толстыми пальцами в редкие поросли тонзуры вокруг и причитал. Его буркала залили чернила каракатиц, что рыскают в околоплодных водах в брюхе кита-смерти.
А по залу уже перли прихвостни храма.
Стражи-монахи, вооруженные костяными мечами.
Не мешкая, Нэй ринулся навстречу. Блеснула сталь. Спутник Элфи Наста замельтешил у ног, норовя разодрать акулью кожу и вгрызться клыками в мясо. Повинуясь команде, Вийон покинул уютное гнездышко под сюртуком хозяина, прыгнул точно на спину крысе. Впился острыми зубками в холку врага. Нэй охотно поглядел бы, как сражаются духи, но момент был неподходящий.
Стражи толкались в дверном проеме. Мертвецы, опутанные тиной, хлюпающие и рычащие. Долговязый священник размахивал причудливым кадилом – подвешенной на цепи окаменевшей доисторической рыбой. Удивленно округлившийся рыбий рот изрыгал витки дыма. В толчее дымящийся груз лупил своих же; плавники пластали гнилую плоть.
– Во имя Джхаша! – выл Элфи Наст. – Во имя Преображения!
Шпага полосовала рясы. Под ними оголялись хрящи и сухожилия. Нэй отражал атаки секущими ударами. Рубил головы и теснил братьев назад в подсвеченный факелами зал.
Но всё новые мертвецы выползали из щелей.
Импровизированный цепной моргенштерн угодил в плечо. Плавники располосовали кожу. Элфи заревел ликующе, дыхнул могильной вонью. Нэй блокировал боль. Продолжая контролировать Вийона, он закинул третью нить как удочку.
Уильям Близнец учил, что очаги силы можно обнаружить всюду, надо только уметь искать.
Найденный очаг поразил Нэя, настолько близок он оказался и такой мощью обладал. Ручьи чистой энергии, дистиллированной злобы журчали в стенах. Взору на миг явились крошечные черепа, скорчившиеся скелеты. Храм был детинцем: при его строительстве в кладку замуровали больше сотни младенцев. У них, у детских костей, Нэй попросил помощи – и получил ее.
Каждый новый удар сокращал численность братьев. Их строй разваливался. Кадило грохнуло о стену и, срикошетив, погрузилось в морду священника. Вспыхнуло, худющую фигуру объяло пламя.
Уцелевшие братья бежали вглубь здания. Проход был чист… Но почему так испуганно зашептали призраки в кладке?
Нэй сжал эфес шпаги, сдул с глаз выбившуюся прядь волос.
Он всматривался в темноту и слышал грохот.
Что-то двигалось к нему, большое, могучее, порожденное колдовством воскресшего Элфи Наста. Чертова четырнадцатого колдуна.
Нэй вспомнил суд и казнь. Привязанного к столбу Элфи, хворост, занимающееся пламя.
– Георг! – взывал предатель. – За что меня сжигают, Георг? Почему ты молчишь?
Элфи поперхнулся кашлем. Это Нэй, смешавшийся с толпой вельмож, заклятием прервал последние слова умирающего. Они уже обо всем поговорили, Нэй и Элфи. Долгими вечерами, за бутылкой вина, обсуждая будущее Полиса и – шепотом – будущее герцога Маринка. Те беседы привели бы на костер обоих, но огонь пожрал лишь четырнадцатого.