Молчание Дневной Красавицы
Шрифт:
Снова увидев двух скоморохов, маленький бретонец вышел из оцепенения. Он застонал и опять начал причитать: «Что, что?», — чем испортил Мьерку настроение. Между двумя кусочками паштета судья с безразличным видом в нескольких словах сообщил о смерти типографа. Маленький бретонец, который так же, как Деспио, ничего об этом не знал, воспринял новость, как удар камнем в лицо. Он покачнулся и чуть не упал. Деспио подхватил его.
— Видишь, — сказал ему полковник, — твой сообщник не вынес того, что вы натворили, и предпочел уйти из жизни.
— У него, по крайней мере, было чувство чести, — прибавил судья. — Чего ты ждешь? Давно пора во всем признаться!
Наступило
— Сделаем по-другому, — сказал он. — Отведите его во двор, пусть немножко охладится. Может, память к нему вернется.
— Во двор? — переспросил Деспио.
— Да, туда, — ответил Мациев, указывая на дворик. — Там даже есть что-то похожее на столб, чтобы его привязать. Выполняйте!
— Но, господин полковник, там же холодно, мороз, — осмелился возразить Деспио.
— Делайте, что приказано! — отрезал судья, отделяя окорок от косточки.
— Мне было двадцать два года, — сказал Деспио, когда мы налили себе еще по одной рюмке перно. — В двадцать два года что можно сказать, что можно сделать?.. Я отвел малого во двор и привязал его к каштану. Было около девяти часов. Мы вышли из кабинета, где подыхали от жары, и попали в ночь, в мороз, минус десять, может, минус двенадцать. Гордиться мне тут было нечем. Мальчишка всхлипывал. «Ты бы лучше сознался, если ты это сделал, и все бы кончилось, ты вернулся бы в тепло», — сказал я ему на ухо. «Но это же не я, это не я…», — клялся он мне тихонько, будто жалуясь. Во дворе было совсем темно. В небе светились десятки звезд, а перед нами сияло освещенное окно кабинета мэра, где, точно в детском кукольном театре, разыгрывалась неправдоподобная сцена: два человека с ярко-красными лицами преспокойно ели и пили за богато накрытым столом.
Я вернулся в кабинет, рассказывал Деспио, и полковник велел мне подождать в соседней комнате, пока меня позовут. Там я присел на какую-то скамью и, ломая руки и спрашивая себя, что же мне делать, стал ждать. Там тоже было окно, и оттуда тоже были видны двор и арестант, привязанный к дереву. Я сидел в темноте, не зажигал свет, чтобы он меня не видел. Мне было стыдно. Хотелось убежать, удрать куда глаза глядят, но моя военная форма и уважение к ней не позволяли мне это сделать. Сегодня меня бы ничто не остановило, это точно! Из кабинета доносились голоса, взрывы смеха, и все время слышны были шаги служанки мэра, которая приносила дымящиеся ароматные блюда. Но в тот день эти запахи казались мне чудовищной вонью, у меня просто нос закладывало, а в горле ком стоял. Я ненавидел себя за то, что я человек.
Луизетта беспрестанно сновала туда и обратно. «В такой холод, когда и собаку на улицу не выгоняют!» — сказала она мне. Ужин продолжался несколько часов. Мьерк и Мациев не торопились. Они наслаждались пиршеством и всем остальным. Луизетта не смотрела по сторонам, входя в комнату, такая у нее была привычка. Она всегда смотрела себе под ноги. А в этот вечер особенно. «Я их обоих боялась, к тому же они были пьяные!» Маленького
Время от времени полковник выходил специально для того, чтобы сказать несколько слов узнику. Он наклонялся к нему и шептал что-то на ухо. Маленький бретонец трясся, со стоном клялся, что это не он, что он ничего не сделал. Полковник пожимал плечами, тер себе руки, дышал на них, дрожал от холода и быстренько возвращался в тепло. Деспио все это видел. Погруженный во тьму, как будто тоже привязанный.
К полуночи Мьерк и Мациев, у которых губы лоснились от желе из свиных ножек, доканчивали сыры. Говорили все громче, иногда пели. Стучали по столу. Они выпили шесть бутылок. Только и всего.
Оба вышли во двор, вроде как подышать свежим воздухом. Мьерк подошел к арестованному в первый раз. У Мациева это был уже пятый визит. Они безразлично обошли вокруг маленького бретонца, будто того и не существовало. Мьерк поднял голову к небу. И в тоне светской беседы заговорил о звездах. Он показывал их Мациеву, называл их имена. Звезды были одним из увлечений судьи. «Они утешают нас, людей, они так чисты…» — сказал он. Деспио слышал все — и как они разговаривали, и как лязгали зубы арестованного, будто стучали камнем по стене. Мациев достал сигару, предложил и судье, но тот отказался. Некоторое время они еще порассуждали, глядя на далекий небосвод, о светилах, о луне, о движении планет. А потом, как ужаленные, вдруг повернулись к узнику.
Он находился на морозе уже три часа. На лютом морозе. У него было достаточно времени, чтобы рассмотреть звезды, пока его веки не смерзлись окончательно из-за превратившихся в лед слез.
Полковник несколько раз провел тлеющей сигарой у него под носом, задавая все тот же вопрос. Парень ничего не отвечал, он только стонал. Через несколько мгновений эти стоны стали раздражать полковника.
— Ты человек или скотина? — заорал он ему в ухо. Никакой реакции. Мациев бросил сигару на снег, схватил привязанного к дереву арестанта и стал трясти его. Мьерк наблюдал это зрелище, дыша на свои пальцы. Мациев отпустил трясущееся тело маленького бретонца и огляделся по сторонам, как будто что-то искал. Но ничего не нашел, кроме идеи в собственной протухшей голове, отличной сволочной идеи.
— Тебе, может быть, жарковато, а? — сказал он на ухо мальчишке. — Я тебе мыслишки освежу, бодрячок!
Он достал из кармана складной охотничий нож, открыл его и, методично, одну за другой, срезал все пуговицы с куртки маленького бретонца, потом с рубашки, потом одним движением распорол майку. Аккуратно снял всю одежду, и голый торс узника большим пятном засветился во мраке двора. Покончил с верхом, Мациев проделал то же самое с брюками, кальсонами и трусами. Он разрезал шнурки на ботинках и медленно снял их, насвистывая свою «Каролину» с ее лаковыми туфельками. Мальчишка выл, тряся головой, как безумный. Мациев поднялся: у его ног был абсолютно голый узник.
— Так тебе лучше? Поудобнее себя чувствуешь? Уверен, теперь ты все вспомнишь.
Он повернулся к судье, и тот сказал ему:
— Вернемся, а то я простужусь…
Они посмеялись этой хорошей шутке. И вернулись, чтобы полакомиться большим яблочным пирогом, с пылу, с жару, который Луизетта поставила на стол вместе с кофе и ликером из мирабели.
Деспио, глядя на июньское небо, вдыхал теплый летний воздух. Я молча слушал и только подзывал официанта, чтобы бокалы не стояли пустыми. Вокруг нас, на террасе, было много веселых беззаботных людей, но мне казалось, что мы одни, и нам было очень холодно.