Молчание посвященных. Эффект бумеранга (сборник)
Шрифт:
– Вы к кому на ночь глядя? – преградил ему путь в подъезде дома дежурный милиционер.
– К академику Савелову. – Вадим махнул красной книжицей перед его глазами. – Он ждет!
На его звонок массивную, обитую кожей дверь открыл одетый в стеганый домашний халат полный старик со склеротическими жилками на фиолетовом носу и с прядями седых волос на мощном черепе.
– Вадька! – радостно воскликнул он. – Вот так уважил родителя!
– Мама спит? – спросил Савелов, снимая в прихожей плащ.
– Говорит, на дачу поеду, гладиолусы, мол, к зиме готовить. Сдались они ей, эти гладиолусы, как же! К адмиральше Кашехлебовой укатила на всю ночь наша Дора Донатовна. Будет с артистами и торгашами-аферистами до утра в преферанс резаться! – Увидев на парадном мундире сына Звезду Героя, старик растянул в насмешливой улыбке губы. – А ну-ка, покажись отцу, покажись, сынку… Первый раз тебя в форме вижу. Ба-а, який ты гарный лыцарь, сынку!.. Жалкую, однако, что по презренному жандармскому ведомству лыцарь, – съехидничал он.
– Твой любимый Тургенев по тому же «презренному ведомству» числился, – напомнил уязвленный Вадим. – Поэт Волошин и художник Рерих-старший, говорят, тоже по нему отметились…
– Чушь собачья! – возмущенно хлопнул руками по бедрам старик. – Бредни русофобов и некрофилов, и ты, мой сын, туда же!
– Пошутил, папа!
– Шутки у вас, товарищ Герой Советского Союза! – сердито ткнул тот сына в спину. – Не стой пнем, проходи в кабинет. «Гертруду» мою в честь твоего прибытия позволь великодушно не надевать – от двух героев в глазах рябить будет.
– Изволь, – улыбнулся сын.
Антикварные резной работы шкафы в огромном кабинете академика Савелова были заполнены старинными фолиантами в кожаных переплетах и книгами по всем отраслям знаний. Затянутые китайским шелком стены украшали средневековые пейзажи в дорогих рамах, портреты знаменитых ученых и государственных деятелей всех времен и народов. В просветах между картинами умещалась обширная коллекция холодного оружия, от кривых турецких ятаганов до тяжелых мечей крестоносцев. Но центром и украшением кабинета был оправленный в кованую бронзу камин.
Вадим устало опустился на лежащую перед камином шкуру снежного барса и сразу погрузился в зыбкое и тревожное забытье. Сполохи от жаркого огня в камине тревожными бликами высветили его осунувшееся за эти два дня лицо.
– Что будем пить, сынку? – спросил академик, появляясь с подносом, уставленным бутылками и графинчиками.
– Я пас, папа, – через пару часов за баранку, – сбрасывая сонливость, ответил тот.
– Жизнь у академика Савелова: выпить и то не с кем! – проворчал старик. – Куда тебя несет на этот раз, если не секрет?
– В Крым, но это – секрет.
– Когда обратно ждать?
– Лет через пять-десять.
– Шутишь над родителем, сынок?
– Нет, папа. Из Крыма я прямиком в Германию, в славный город Мюнхен. Заехал сказать тебе с мамой последнее прости.
– А ты нас с Дорой Донатовной раньше времени не хорони, не хорони! – сверкнул глазами старик. – Прощать нам тебя не за что – ты всегда был хорошим сыном, не то что я, охламон, по отношению к твоему деду. Сноха с внуком сразу отбывают с тобой или потом?
– У тебя, папа, больше нет снохи и внука, – отвел глаза в сторону сын.
Савелов-отец задрожавшей рукой опрокинул на поднос лафитник с водкой.
– На машине разбились, на самолете? Ну, не тяни, пощади меня, старого!..
– Они, слава богу, живы-здоровы. Просто мы разошлись с Маргошей, папа.
– Просто, видите ли, они разошлись! С женами расходятся, а с сыновьями – такого не бывает! – выкрикнул старик и с силой стукнул лафитником по столу. – Что значит, у меня больше нет внука?
– Только то, что отец Платона, родной его отец, – не я…
– Ха-ха! Не ты отец Платошки, окстись!
– Не будем об этом, папа!
– Вот как!.. Приперся в полночь-заполночь, оглоушил отца и «не будем об этом»! – разозлился тот и снова приложился к лафитнику. – Совесть-то у тебя есть, сын?
– Пока есть, но обсуждать эту тему не хочется, не обижайся…
– «…Какая скучная забота пусканье мыльных пузырей!» – насмешливо процитировал старик своего любимого Гумилева.
– «…Ну так и кажется, что кто-то нам карты сдал без козырей», – не отводя взгляда от огня в камине, подхватил сын.
– Кто его отец? – грозно сверкнул глазами старик. – Кто тот подлец?
– Тот, кто в Афганистане во второй раз подарил жизнь твоему сыну, папа. И… и эта Золотая Звезда должна была принадлежать не мне, а майору Сарматову, родному отцу Платоши.
– Почему же она принадлежит тебе?
– Потому что он не вернулся из Афганистана.
– Как на духу, Вадька, – на тебе его крови нет?
– С ума сошел! – вскинул голову сын. – Как ты мог такое подумать?..
– Э-э-э, сынку, я породу нашу савеловскую знаю. Хотим-то мы, Савеловы, всегда по-божески, да все выходит у нас через задницу!
– Ты, как всегда, преувеличиваешь, папа.
– Как бы не так! – стукнул тот себя по черепу. – Твой дед, марксист ленинского розлива, и твой отец, то бишь я, академик Савелов, живота не щадя, всю жизнь подводили теорию под Царство Вселенского Хама, презрев свое старинное столбовое дворянство, а что вышло? Преувеличиваю… – Сын, стараясь не встречаться с ним взглядом, пожал плечами. – А ведь понимали, Вадька, еще как понимали, что добром Царство Хама не кончится. Аз воздам! Ха-ха-ха! – саркастически хохотнул старик и, оборвав смех, погрозил кулаком в черноту окна. – Аз воздам, сукины дети!..