Молчать, чтобы выжить

Незнанский Фридрих Евсеевич

— Умный, гад.

— Да, не дурак. Если, конечно, он на самом деле замешан.

— Кто у тебя в группе? — спросил Меркулов.

— Романова и Яковлев, как ты и посоветовал.

Константин Дмитриевич кивнул:

— Да, эти ребята копать умеют. Кстати, ты ведь слышал о несостоявшемся покушении на Камакина?

— А кто об этом не слышал? — усмехнулся в ответ Александр Борисович. — Правда, в детали я еще не вдавался, времени не было. Черт, кофе совсем остыл! — Турецкий поморщился и отодвинул чашку.

— Смотри, какой привередливый, — усмехнулся Меркулов. — Он нажал на кнопку коммуникатора. — Светлана Борисовна, будьте добры еще одну чашку кофе. Да покрепче, это для Турецкого.

— Сделаю, Константин Дмитриевич, — проворковала из динамика секретарша.

— Хорошая девочка, — похвалил Турецкий. — И на мордочку ничего. Кстати, где ты ее откопал?

— «Откопал», — передразнил Меркулов. — Это дочка моего старого приятеля. И, кстати, она замужем. Так что руки прочь, старый развратник.

— Между прочим, я преданный и верный муж, — с напускной обидой ответил Турецкий.

— Знаю я вас, «преданных». Кстати, как там поживает Ирина?

— Поживает лучше всех и тебя ругает — за то, что не заходишь.

— Надо будет заскочить. Кстати, как насчет субботы? Будете вечерком дома?

— Будем. Только позвони за час, чтобы мы смогли приготовиться.

— А чего там готовиться. У меня же всегда все с собой. — Меркулов улыбнулся и легонько щелкнул себя по горлу.

Турецкий криво усмехнулся, а Меркулов посмотрел на часы.

— Ладно, Сань. Шутки в сторону. Пока варится кофе, я тебя посвящу во все детали этого странного дела.

— Уж будь любезен.

Турецкий откинулся на спинку стула и приготовился слушать.

Глава восьмая

1

Утром следующего дня старший оперуполномоченный Владимир Яковлев сидел на старом, потертом диване в такой же старой и обшарпанной квартире. Хозяином квартиры был Иван Иванович Игнатьев, пенсионер и инвалид. Правая рука его, чуть согнутая в локте, была тонкой и высохшей.

— Две пули, — объяснил Игнатьев Яковлеву. — И обе в руку.

— Не повезло, — заметил Володя.

Иван Иванович улыбнулся:

— Что ты, наоборот! Я ведь рукой грудь заслонил, как Дантес. Если бы не рука, не сидеть бы мне здесь с тобой.

— А при чем тут Дантес? — не понял Яковлев.

Иван Иванович удивленно посмотрел на оперативника.

— А ты не знаешь? Ну молодежь! Это же известно каждому школьнику. Когда Дантес Пушкину в живот попал, за тем еще выстрел оставался. Пушкин выстрелил в Дантеса лежа. И попал бы ему прямехонько в грудь, если б тот рукой не заслонился.

— Повезло подонку, — заметил на это Володя.

— Ты это про Дантеса или про меня? — насмешливо поинтересовался Игнатьев.

Володя смутился и пробормотал:

— Про Дантеса.

— Ну слава богу, — иронично вздохнул Игнатьев. — А то я уже испугался.

— Давайте вернемся к Камакину, — сухо сказал Володя.

— Что ж, давай, — кивнул Иван Иванович. — Льва Камакина я давно знаю. Лет тридцать, а то и больше. Я тогда в ментовке всего несколько лет работал. Совсем еще зеленым опером был. Моложе, чем ты сейчас.

Володя Яковлев нахмурился: он терпеть не мог, когда его называли «молодым опером». «Какой я, к черту, молодой, когда у меня за плечами раскрытых дел побольше, чем у иных пожилых!» — думал в таких случаях Яковлев.

— Впрочем, тебя-то молодым никак не назовешь, — заметив смущение Володи, быстро поправился Игнатьев. — По всему видать, ты опер бывалый.

Яковлев на эту грубую лесть ничего не ответил. Лишь сильнее насупил брови и попросил:

— Расскажите мне о том старом деле.

— Расскажу, куда я денусь. Помнится, тогда это дело много шуму наделало. Еще бы — убийство директора рынка! Не каждый день таких птичек на перо сажали. Фамилия у директора была Барыкин. — Игнатьев задумчиво усмехнулся. — Толстый такой был, на Лучано Паваротти похож. Нашли мы его возле гаража. Лежит он, как сейчас помню, на животе. А из спины рукоятка стилета торчит. Живописная, скажу я тебе, картинка. Хоть в кино показывай!

— Как продвигалось расследование?

— Как и положено — со скрипом. Версий было несколько. Барыкин был мужик темный, делишки разные прокручивал. Но уличить его было не на чем. Он умел заметать следы. Но тебя, насколько я понимаю, все версии не интересуют?

— Верно понимаете.

— Ну тогда перейдем сразу к главному. Нашлись свидетели, которые вспомнили о том, что незадолго до своей смерти Барыкин поссорился с молодым мясником. О чем у них там шла речь, никто не слышал. Но Барыкин кричал и ногами топал.

— Дело было на Черемушкинском рынке?

— Угу. Вот мы и стали прорабатывать эту версию. Для начала поговорили с самим Камакиным. Помню, держался он спокойно и уверенно. Глаза не отводил, не нервничал. В общем, вел себя как человек, которому нечего скрывать. А когда я о той ссоре напомнил, Камакин знаешь что ответил?

— Что?

— Ваш Барыкин, говорит, просил меня познакомить его с какой-нибудь молоденькой девчонкой. На предмет интимных утех. А я, говорит, отказался. Во-первых, потому что шлюх среди моих знакомых девчонок нет. А во-вторых, потому что это низко, подло, грязно и так далее. Вот так-то. Только вы, говорит, жене Барыкина не рассказывайте, а то ее удар хватит.

— И все?

Игнатьев кивнул:

— И все. Я этому сукину сыну, конечно, не поверил. Усмешечка мне его гадкая не понравилась. Стал в этом направлении копать. Переворошил всех знакомых Камакина, да только все без толку. Было подозрение, что Камакин приворовывал с рынка мясо и продавал налево. Но доказательств мы наскрести не смогли. Так он и вышел чистым из воды. А убийство мы так и не раскрыли.