Молчать, чтобы выжить
Шрифт:
— Хороша инерция. — Они остановились перед светофором. Турецкий как-то странно посмотрел на Глеба и вдруг сказал: — Постой… А с чего бы это мне быть бандитом?
Парень смутился:
— Да нет, это я так просто.
— Просто? — Взгляд Турецкого стал холодным и пристальным. — Э нет, все далеко не просто. По глазам вижу, что врешь. Тэк-с, молодой человек. А ну-ка выкладывай, что у тебя за дела с бандюгами?
— Да говорю же — ничего. Кстати, зеленый!
Они двинулись через дорогу.
— Ну мне направо! Всего хорошего! — Стогов повернулся, чтобы перебежать перекресток, однако Турецкий удержал его и почти силой потащил за собой. Перейдя через дорогу, они остановились.
— Это ты своей девочке будешь лапшу на уши вешать, — строго сказал Александр Борисович. — А мне не сметь. Ну-ка садись. — Турецкий кивнул на железную скамейку, сиротливо притулившуюся почти возле самой проезжей части.
Стогов вырвал руку и хотел было заартачиться, но встретился с Турецким взглядом и послушно сел. Турецкий расположился рядом. Достал сигареты:
— Курить будешь?
Стогов уныло покачал головой:
— У меня свои. Мне бы огонька.
— Ах да. У вас же вечные проблемы со спичками. — Александр Борисович улыбнулся.
Закурив и дав прикурить парню, Турецкий спокойно и веско спросил:
— Так что у тебя за дела с бандитами?
— Да какие там дела, — махнул рукой Глеб. — Так, схлестнулся разок, вот и все.
— Расскажи подробней.
— Да тут и рассказывать особо не о чем. Вы же уже знаете, что я за Вероникой следил. Дурак был, думал, что влюблен. Это я сейчас вижу, что она дура набитая.
Турецкий удивленно посмотрел на парня:
— Это как же ты определил?
— Да когда по телевизору передали, что Костюрин убит, я ее возле универа подкараулил. Подошел и говорю: «Все, говорю, каюк твоему папику». А у них там что-то вроде любви было. Ну вот. Думал поддеть ее, а она вместо этого только плечами пожала и говорит: «Этому каюк, зато куча других осталась». «Ты что, — спрашиваю, — совсем не переживаешь?» А она мне: «Да нет, переживаю. Вот духи новые купила. Теперь переживаю — вдруг не мой запах». Вот и весь разговор. Понимаете, мужик для нее — всего лишь кошелек на двух ногах. Любой.
— Ну ты тоже не обобщай. Может, она еще не встретила того, кого смогла бы по-настоящему… Ладно, неважно. Мы вроде немного отвлеклись. Рассказывай дальше. Значит, следил ты за Вероникой. И что?
— Это было дня за три до того, как его убили. Обычно он ее до самого подъезда не подвозил. Не знаю уж почему. Может, она стеснялась, может, еще что-то… А в этот вечер подвез. Выбрались они, в общем, из машины, но к подъезду не пошли, а разговаривать стали. Костюрин был какой-то потрепанный. Галстук набок съехал и все такое. Вечер был темный, а я за кустами сирени стоял. Я как раз объясниться с ней хотел, с семи часов ее во дворе ждал…
— А приехали они во сколько? — уточнил Турецкий.
— Часов, наверно, в десять. Ну вот. Я как только машину его увидел, сразу решил — все, прикончу урода!
Турецкий хмыкнул.
— Ну не в смысле «убью», а всего лишь хариус попорчу, — поспешно пояснил Глеб.
— Другое дело, — кивнул Турецкий. Покосился на парня и поправился: — Хотя это тоже уголовщина. Рассказывай дальше.
— Подобрался я поближе и слышу: «Прости, дорогая, так дальше не может продолжаться. Я вел себя как полный подлец. Мы должны расстаться». Ну тут из меня весь гнев, само собой, улетучился. Зачем, думаю, калечить старичка, если он и так свою вину осознал. А Вероника ему отвечает: «Решай сам. Но знай, что я тебя люблю».
Глеб поморщился и смачно сплюнул в помятую железную урну.
— Противно даже вспоминать, — прокомментировал он свои действия. — В общем, много чего они друг другу наговорили. Я так понял, что его жена застукала. Вот он и пошел на попятную. Но дело не в этом. Пока они ругались, ко мне кто-то сзади подошел. Так мягко, что я сразу и не заметил. Подошел и руку мне на плечо положил. Я чуть не заорал от неожиданности, а он мне тихо так говорит: «Не шуми, брателла». И ухмыляется. Здоровый такой сволочь, в черной бейсболке и в очках.
Стогов снова сплюнул в урну. Затем продолжил:
— Взял он меня за плечо и потихоньку в сторону отвел. Я бы ему вмазал промеж стекляшек, но шуметь не хотел.
— Почему?
Глеб смущенно усмехнулся.
— Не хотел, чтобы Вероника увидела, что я за ней слежу. Ну и вообще… Ну вот. Отвел он меня в сторонку и говорит: «А ты кто такой будешь? И какого хрена тут торчишь?» Я ему: «А тебе какое дело?» А он мне: «Дергай отсюда, и чтоб я тебя больше здесь не видел. А будешь и дальше крутиться возле этого дядьки, я тебе мозги вышибу». И добавил: «Шайце».
— Так и сказал?
Глеб кивнул:
— Так и сказал. Это по-немецки «дерьмо». Тут у меня конкретно руки зачесались ему в пятак врезать. Только гляжу — а у него слева куртка оттопыривается. Я, конечно, дурак, но не настолько, чтобы на пулю нарываться.
— Думаешь, ствол? — с сомнением спросил Александр Борисович.
— Да уж не бутылка пива, — усмехнулся в ответ Стогов. — Ну тут я подумал, что это, наверно, телохранитель Костюрина. Потом-то я уже допетрил, что телохранители по кустам не лазают. А тогда на меня какое-то затмение нашло.
— И что ты сделал?
— Да ничего. Вырвался и дал деру. А вы бы что на моем месте сделали?
Вопрос был риторический, и Турецкий не стал на него отвечать. Вместо этого он спросил:
— Кто, по-твоему, этот мужик?
— Не знаю. Но зуб даю, он не просто так по кустам лазил, а за Костюриным следил. И еще — тут есть одна странность…
— Какая? — насторожился Александр Борисович.
— Да понять не могу, как это он так бесшумно ко мне подобрался? Там ведь ветки, листья… Газеты даже какие-то валялись. А у меня проблем со слухом никогда не было.