Молитва о России, Эренбург Илья Григорьевич

Молитва о России

1918 г.

5.00 + -

рейтинг книги

Шрифт:

Молитва о Россiи.

Эхъ, настало время разгуляться, Позабыть про давнюю печаль! Резолюцiю, декларацiю Жарь! Послужи ка намъ, красавица! Что не нравится? Приласкаемъ, мимо не пройдемъ — Можно и прикладомъ, Можно и штыкомъ!.. Да завоемъ во мгл Отъ этой, отъ вольной воли!.. О нашей родимой земл Миромъ Господу помолимся. О нашихъ поляхъ пустыхъ и холодныхъ, О нашихъ безлюбыхъ сердцахъ, О тхъ, что молиться не могутъ, О тхъ, что давятъ малыхъ ребятъ, О тхъ, что поютъ невеселыя псенки О тхъ, что ходятъ съ ножами и съ кольями, О тхъ, что брешутъ языками песьими Миромъ Господу помолимся. Господи, пьяна, обнажена Вотъ Твоя великая страна! Захотла съ тоски повеселиться, Загуляла, упала, въ грязи и лежитъ. Говорятъ — «нежилица» Какъ же намъ жить? Видишь плачутъ горькiя очи Твоей усталой рабы, Только рубашка въ клочьяхъ, Да румянецъ темной гульбы. И поетъ, и хохочетъ, и стонетъ… Только Своей ее не зови — Видишь смуглыя церковныя ладони Въ крови! …А кто то оретъ «Эй, поди ко мн! Иш, раскидалась голенькая!..» О нашей великой стран Миромъ Господу помолимся. О матеряхъ, что прячутъ своихъ дтей — Хоть бы не замтили!.. Господи, пожалй!.. О тхъ, что ждутъ послдняго часа, О тхъ, что въ тоск предсмертной молятся, О всхъ умученныхъ своими братьями Миромъ Господу помолимся. Была вдь великой она! И маясь молилась за всхъ, И врили вс племена Что несетъ она мiру Крестъ. И глядя на Востокъ молчащiй, Гд горе, снгъ и весна Говорили вря и плача: «Гряди, Христова страна!» Была, росла и молилась, И нтъ ея больше… О всх могилахъ Миромъ

Господу помолимся О тхъ, что съ крестами, О тхъ, на которыхъ ни креста, ни камня, О камняхъ на мст, гд стояли церкви наши, О погасшихъ лампадахъ, о замолкшихъ колокольняхъ, О запустнiи нын наставшемъ Миромъ Господу помолимся. Господи, прости, помилуй насъ! Не оставь ее въ послднiй часъ! Все извдавъ и все потерявъ Да уйдетъ она отъ смуты Къ Теб, трижды отринутому, Какъ ушла овца заблудшая Отъ пахучихъ травъ На лугъ родимый! Да отвергнетъ духа цпи, Злое и разгульное житье, Чтобъ съ улыбкой тихой встртить Иго легкое Твое! Да искупить жаркой страдой Эти адовы года, Чтобъ вкусить иную радость Покаянья и труда! Ту, что сбилась на своемъ таинственномъ пути, Господи, прости! Да возстанетъ золотое солнце, Церкви блыя, главы голубыя, Русь богомольная! О Poсciи Миромъ Господу помолимся.

Пугачья кровь.

На Болот стоитъ Москва терпитъ, Прiобщиться хочетъ лютой смерти Надо какъ въ Чистый Четвергъ выстоять Ужъ кричатъ птухи голосистые. Желтый снгъ отъ мочи лошадиной Вкругъ костровъ тяжело и дымно. Oтъ церквей идетъ темный гудъ. Бабы все ждутъ и ждутъ. Крестился палачъ, пилъ водку, Управился, кончилъ работу Да за волосы какъ схватитъ Пугача. Но Пугачья кровь горяча. Задымился снгъ подъ тяжелой кровью. Началъ парень чихать, сквернословить: «Ужъ пойдемъ, пойдемъ, твою мать! По Пугачьей крови плясать!» Посадили голову на колъ высокiй Тло раскидали и лежитъ оно въ Болот. И стоитъ и стоитъ Москва, Надъ Москвой Пугачья голова. Раздлась баба, кинулась голая Черезъ площадь къ высокому колу: «Ты, Пугачъ, на колу не плачь! Хочешь такъ побалуйся со мной, Пугачъ! Проростутъ, проростутъ твои рваныя рученьки, И покроется земля злаками горючими, И начнетъ народъ трясти и слабить, И потонутъ дтушки въ темной хляби, И пойдутъ парни смячки грызть, тшиться, И станетъ тсно какъ въ лсу отъ повшенныхъ, И кого за шею, а кого за ноги, И разверзнется Москва смрадными ямами, И начнутъ лечить народъ скверной мазью, И будутъ бабушки на колокольни лазить, И мужья пойдутъ въ церковь брюхатые, И родятъ и помрутъ отъ пакости, И отъ нашей родины останется икра рачья, Да на высокомъ колу голова Пугачья!..» И стоитъ и стоитъ Москва, Надъ Москвой Пугачья голова. Желтый снгъ отъ мочи лошадиной. Вкругь костровъ тяжело и дымно.

Парижъ, Ноябрь, 1915

Сказка.

Каменщики пли «мы молоды! Въ небо уйдемъ! что намъ стоитъ? Въ нашихъ сердцахъ столько золота! На гор новый городъ построимъ! Весь мiръ мы воздвигнемъ заново! Наши башни пронзятъ небо старое! Вмсто звздъ зажжемъ электрическiя лампочки Будемъ перекликаться съ жителями Марса!» На лсах еще сновали каменщики быстрые, А уж въ залы тащили бархата ворохъ… Въ одну ночь былъ выстроенъ Самый высокiй городъ. Чего только въ немь не было!.. Ручные носороги въ саду куралесили. Прямо въ небо Уводили витыя лстницы. Старики рзвились задравъ рубашки, Младенцы спорили о философiи, Вс цлый день играли въ шашки И пили кофе. Никто не грустилъ Ибо никто не любилъ, Никто но воскресалъ, Ибо никто не умиралъ. Но вс, вздымаясь на самолетахъ быстрыхъ Нжно ласкали другъ друга, И только слегка попискивали О земл вспоминая темной и скудной. Такъ не зная юности и старости Жили люди, можетъ день, можетъ годъ… Чтобъ не пробрался гость изъ иного царства Три гепарда не отходили отъ золотыхъ воротъ. Былъ вечеръ. На площади пли скрипки сонныя. Томныя двушки жевали цыплятъ, Юноши засыпая тонкiе экспромты Ногтемъ писали на цвточныхъ лепесткахъ. Тогда пришелъ на площадь Нищiй, Больной, смердящiй, въ рогож драной Скрипки залаяли неприлично. На фруктовыя вазы вскочили дамы. «Вотъ вамъ гепарды!.. Завели бъ лучше сторожа съ собаками!..» «Папа, разв есть на свт нищiе?..» «Послушайте, monsieur, вы плохо пахнете!.. Вы врно ошиблись… кого вы ищете?» «Иду я на Святую Гору, грхи замаливать! Я ослпъ отъ снга, я оглохъ отъ втра! Благодтели милосердные, сжальтесь! Дайте до утра отогрться!..» Отвчали ему вс: мудрые младенцы, попугаи, дамы, Мопсы, старички, коты сiамскiе: «Ахъ, какъ жаль! вы напрасно шли такъ много! Ни одного мстечка свободнаго! Сойдите на землю тамъ, помнится, Есть отели, меблированныя комнаты Нашъ городъ такъ малъ. У насъ всего пятьсотъ залъ; Сто залъ чтобъ пить Шато д'Икемъ, сто залъ чтобъ вздыхать поутру, Сто залъ для чтенья персидскихъ лириковъ, Сто залъ для зды на ручныхъ кенгуру, Сто залъ откуда мы смотримъ на Сирiуса… Какъ видите — все занято… Счастливый путь!.. До свиданья!..» Нищiй перстомъ замкнулъ свой горькiй ротъ, Дрожа отъ стужи у деревьевъ мандариновыхъ, На чел его выступилъ кровавый потъ. Открылись на ладоняхъ язвы гвоздиныя И всеже вздохъ пронесся длинный и могильный Какъ втръ. Погасли люстры. Стны закачались. Диваны заходили. Коты сiамскiе замяукали грустно Да гд то чирикала птичка: «Поль, что случилось? Зажгите жъ электричество!» Потомъ все стихло, просвтлло. Нтъ города! Ночь, снгъ, тишина, Только втеръ трепалъ портьеры, да на осколкахъ тарелокъ Голубла куцая луна. Дамы декольтированныя груди прикрывали перьями страусовыми, Мужчины отъ холода хватались за животы, Визжали младенцы забывъ о Шопенгауер, Издыхая царапались взлохмаченные коты. «Я хотла надть теплое платье… это ты сказалъ ненужно!..» «Я не вижу ни автомобиля, ни даже простого извощика…» «Это ужасно!.. вдь я еще не ужиналъ!..» «Ты забываешь, что я на седьмомъ мсяц… я умру… ты вдь хочешь?..» «Можетъ помолиться? вдь такiе случаи въ исторiи бывали…» Отче Haшъ!.. вы не помните какъ дальше?.. Нищiйъ все также дрожалъ у березы печальной, Кровавый иней на лбу блисталъ. Отнявъ отъ устъ застывшiй палецъ, Онъ сказалъ: «Я такой маленькiй — я живу въ заячьихъ норахъ, Я ночую въ домик улитки, въ гнзд жаворонка. Я не могъ помститься въ вашемъ огромномъ rород! Я не могъ войти въ ваши залы мраморныя! У васъ были звзды, золотыя вазы, скрипки нежныя, У васъ былъ городъ въ цвту и въ огняхъ, Я стоялъ и плакалъ надъ вашей бдностью — У васъ не было мста для меня. Что отдать вамъ? Моя рогожа разодрана, Кругомъ только лесъ и снга. Какъ приму васъ? У меня нтъ высокаго города, У меня нтъ даже простого очага. Но врьте! врьте! врьте! Что вамъ стужа? что вамъ снгъ? Мое сердца Открыто для всхъ! Усомнились, оно маленькое! гд же? Насъ много! какъ мы войдемъ? Глупые! Цлый мiръ находилъ послднее прибжище Въ немъ!» Говорилъ Нищiй. Падали слезы жаркiя. И земля дышала блымъ паромъ, Снгъ сходилъ, средь листьевъ прошлогоднихъ, Показались первыя былинки, такiя убогiя, Зацвтали первоцвты, запахло Пасхой, Запли къ земл припадая блогрудыя ласточки, Слезы капали, землю тревожили Будили, грли. Дождикъ апрльскiй. И дряхлые франты въ промокшихъ цилиндрахъ, И дамы, бросая съ пудрой пуховки, Грясь на солнц, плакали слезали невинными, Радуясь весн средь зимы глубокой: «Христово сердце! солнце майское! Въ Твоихъ лучахъ мы купаемся!» Только нищiй какъ прежде дрожалъ отъ стужи, отъ втра. Его лицо кололъ декабрьскiй снгъ. Нтъ! Ему не согрться Вовкъ! Слышимъ Твой голосъ Но въ нашихъ сердцахъ унылыхъ Такая темь! такой холодъ! Господи помилуй!

Судный День.

Дтямъ скажете «когда съ полей Галицiи, Зализывая язвы, Она бжала еще живая — Мы могли какъ прежде грустить и веселиться. Мы праздновали, Что гд то подъ Санемъ теперь не валяемся. Зубы чужеземные Рвали родимую плоть, А вс мы Крохи подбирали, какъ псы лизали кровь. Срывали съ нея рубище, Хлестали плетьми Кусали тощiя груди, Которыя не могли кормить»… Дтямъ скажете «къ весн она хотла привстать, Мы кричали „пляши! эй, Дунька!“ Это мы нарядили болящую мать Въ красное трико площадной плясуньи. Лто пришло. Она стонала, Рукой не могла шевельнуть. Мы били ее — кто мужицкимъ кнутомъ, кто палочкой. „Ну, смйся! веселенькой будь!“ Ты первая въ мiр — Ухъ, упирается, дохлая! Живй на канатъ и пляши въ нашемъ цирк! Вс теб хлопаютъ!» Дтямъ скажете: «мы жили до и посл, Ее на мст лобномъ Еще живой мы видали» Скажете: «осенью Тысяча девятьсотъ семнадцатаго года Мы ее распяли».

* * *

Октябрь Всхъ покрылъ своимъ туманомъ. Были средь нихъ храбрые, Молодые, упрямые, Они шли и жадно пили отравленный воздухъ, Будто не на смерть шли, А только сорвать золотыя звзды, Чтобъ он на земл цвли. Были обманутые — нестройно шагали, Что ни шагъ оглядывались назадъ. «На прицлъ!» ужъ курки сжимали ихъ пальцы, Но еще, стыдливо потуплялись глаза. Были трусливые — юлили, ползали. Были изступленные какъ зври. Были усталые, бездомные, голодные, У которыхъ въ душ только смерть. Было ихъ много, шли они быстро, Прикрытые желтымъ туманомъ, Велъ ихъ на страшный приступъ Ддъ балаганный. И когда на Невскомъ шутъ скомандовалъ «направо!» И толпа разлилась по Дворцовой Площади — Слышно было кто то взывалъ средь ночи «Савлъ! Савлъ!» Еще многiя руки — пусть слабыя! Сжимали невидимый ларь, Гд хранилась честь Россiйской Державы. «Чего зря болтать!.. Ставь пулеметы!.. Жарь!» Въ Зимнемъ Дворц, среди пошлой мебели, Средь царскихъ портретовъ въ чехлахъ, Пока вожди еще бредили, Въ послднiй часъ, Бдныя куцыя двушки, Въ огромныхъ шинеляхъ, Когда вс предали Умереть за нее хотли — За Россiю Кричала толпа «Распни ее!» Ужъ матросы взбгали по лстницамъ; «Сучьи дти! всхъ перебьемъ! Ишь бабы! Экая нечисть заводится!..» А он передъ смертью Еще слышали колыханье побдныхъ знаменъ Нын усопшей Родины… «Эй тащи двку! Разложимъ бдненькую! На всхъ хватитъ! Чортъ съ тобой!» «Это будетъ послднiй И ршительный бой.» Пушки гремли. Свистли пули. Добивали раненыхъ. Сжигали строенiя. Потомъ все стихло. Прости, Господь! Только краснла на заплеванныхъ улицахъ, Средь окурковъ и смечекъ Русская кровь. Бились и въ Москв. На блыя церкви Трехдюймовки выплевывали адовъ смрадъ. И припавъ къ ран Богородиценаго Сердца Плакалъ патрiархъ. Пощаженныя рукой иноземной Въ Наполеоновы дни, Подъ снарядами гнулись Кремлевскiя стны — Имъ нечего больше хранить! Вотъ юнкера, гимназисты На бульваръ выбгаютъ, юные, смлые. Баррикада. Окопъ. «Кто тамъ? слушей!» Но вотъ подошелъ и выстрлилъ, И душа Отчизны въ небо отлетла, Вмст съ столькими юными душами. Радуйся, Берлин! Готовьте трофеевъ смотръ! Стройте памятники! Жены дарите героевъ любовью! Больше до васъ не дойдутъ съ Востока Наши Христовы славословья! Блая держава мiру не напомнитъ, Что не только въ Эссен льется сталь, Что въ нашей обители темной Любовью ковали мы мечъ Христа! Радуйся Германiя! Deutschland Deutschland "uber alles! Въ балаган Рзвые клоуны кувыркались «Старое — долой его! старое издохло! Въ новомъ мiр Мы получимъ… что? все!..» А на Гороховой Пьяный старичекъ въ потертомъ мундир Еще вопилъ «Да прiидетъ Царствiе Твое!» По всм проводамъ сновали всти. «Они уничтожены!.. мы побдили!» Въ Аткарск въ маленькомъ домик, сидя въ кресл Плакала мать «Мишенька, миленькiй!..» Въ снжныхъ пустыняхъ Сибири, Урала Проволоки пли «да здравствуетъ Циммервальдъ!» А мертвая даль Молчала. Усадьбы горли, тамъ въ глуби Кровянлъ встревоженный Югъ. И наборщики складывали т же пять буквъ: «Убитъ! убитъ! убитъ!» Въ Тул Ивановъ Третiй день какъ моритъ таракановъ, Выпилъ чай, звнулъ, перекрестилъ ротъ. «Экстренныя телеграммы! Новый переворотъ!» Парни пьянымъ-пьяные Съ тоски стрляютъ въ воронъ… Съ свера, съ юга народы кричали: «Рвите ее! она мертва!» И тащили лохмотья съ смердящаго трупа. Кто? украинцы, татары, летгальцы Кто еще? Это подъ снгомъ ухаетъ Вырывая свой клокъ мордва. И только на дтской карт (ея не будетъ больше) Слово «Pocciя» покрываетъ Полъ-мiра, и «Р.» на Польш, А «я» у границъ Китая Вотъ ужъ свои отрекаются «мы не русскiе! Мы не останемся съ ними вмст. Идутъ германцы! Пусть они Эту сволочь скоре повсятъ!» И цпляются за скользящiя акцiи, И прячутъ серебряныя ложки. Ночью не спится, Они злятся и думаютъ «когда-то Въ это время мы спаржу сосали въ Ницц» Вь Петербург отъ запаха гари, крови, спирта Кружится голова. Запустнье! Пугливо жмутся Китайчата и поютъ «а! а!» Кто-то выбжалъ нагишемъ оретъ «всемiрная Революцiя!» А вывски усмхаются мерзко — Ихъ позабыли снести — «Еще есть въ Каир отель „Минерва“!» «Еще душатся въ Париж духами Коти!» Въ театр — тамъ нту оконъ! Пвица поетъ еще о страсти Карменъ. На улиц пусто. Стрляетъ кто-то… Еще стрляетъ — зачмъ? Тамъ, на вокзал послднiй поздъ Сейчасъ заплачетъ и скроется Средь снга. Гд ты, Родина? Отвть! Не зови! не проси! не требуй! Дай одно — умереть!.. За гробомъ идетъ старикашка пьяный, Споткнулся, упалъ, плюнулъ. «Мамочка! Оступился!.. Эхъ еще бъ одну рюмочку!..» Вы думаете — хоронятъ двку Пройти бъ стороной! Стойте и пойте вс вы: «Со святыми упокой» Хоронить, хоронить намъ всего и осталось, Ночью и днемъ хоронить. Вотъ жалобно Послднiе гаснутъ огни. Темь. Нищiй мальчикъ Проситъ: «Ради Бога Надъ сиротинкой сжальтесь!» Дтямъ скажете «осенью Тысяча девятьсотъ семнадцатаго года Мы ее распяли!»

Въ Ноябр 1917 г.

Крутили цыгарки и пли «Такая-сякая, моя!» Только на милыхъ срыхъ шинеляхъ Кровь была — и чья! И съ псней Ее убили… Кого — разв знали они? Только бабы крестясь голосили, Да выли псы на цпи. Надъ землей церковной и нжной Стлался желтый тяжелый дымъ. Мы хотли спасти, но гд же!.. И клали пятокъ на поминъ Вы пришли въ этотъ часъ послднiй. Свтлыя дти — не зная какъ, Вы молили не о побд — Умереть за Нее и за насъ. Когда все кончалось, вы, дти, Закричали «Она жива!» Но никто, никто не отвтилъ — Въ эти дни молчала Москва. Кто знаетъ какъ вы бились, И когда не стало дня, Какъ вы ночью одни исходили На холодныхъ осеннихъ камняхъ, Когда все затихло и ночью Только стылыя звзды зажглись, Когда т длили ужъ клочья Ея омраченныхъ ризъ, И какою великою врой Въ этотъ часъ прикрылись вы, Прижавшись слабющимъ сердцемъ Къ мертвому сердцу Москвы.

Похороны.

Шли они съ гробами раскрытыми, Съ красными флагами, съ красными цвтами. Слышно было — баба всхлипывала: «Ваня!.. какъ же ты, Ванечка?..» Шли и пли о побд страшной, И кому то грозили штыки, А баба все спрашивала, допрашивала, Завывая отъ смертной тоски. Но въ отвтъ звенлa лишь чужая псня. На гробахъ, на цвтахъ, на флагахъ — кровь. Точно вс забыли, что воскреснетъ Жалкая разодранная плоть, Что не только для благихъ и зрячихъ, Для слпцовъ, чья доля темнота, Въ этотъ часъ раскрыты будутъ настежь Вольныя Христовы ворота.

У окна.

Темно. Стрляютъ. Мы? они? Не все ли равно! Это день или мсяцъ? Не знаю! Можетъ снится? отчего жъ такъ долго? Пуля пролетла. Отчего же мимо? А снгъ лежитъ сухой, тяжелый — Его не сдвинуть. Пьяный солдатъ поетъ: «Вставай! подымайся!..» Кричитъ воронье, Да въ сторожк баба завываетъ: «На кого ты меня оставилъ?.. Боренька! родненькiй!.. И пойду я no мiру…» Если бъ злоба — стрлять въ этихъ хмурыхъ солдатъ!.. Если бъ слезы были — заплакать… «Товарищи! часъ насталъ!..» Бгутъ куда-то… Снгъ на нихъ, на земл, на сердц, Не сойдетъ… И зачмъ весна?.. «Ура!» Это кто-то бредитъ предъ смертью, А можетъ и такъ спьяна… Что же! прыгай да пой по новому И шуми, и грозись, и стрляй!.. Лихая ты! непутевая! Родная моя! прощай! «Всмъ! всмъ! Возванiе. Спасайте! Стрляйте! впередъ!» Закроютъ глаза пятаками, И втеръ одинъ пропоетъ: «Вчная память!» Придутъ другiе, чужiе, Надъ твоей посмются судьбой. Нтъ, не могу! Pocсiя! Умереть бы только съ тобой!..

Въ Смертный Часъ.

Когда распинали московскiе соборы Ночь была осенняя черная, Не гудли колокола тяжелые, Не пли усердныя монахини, И отлетали безвинные голуби Отъ своихъ родимыхъ папертей. Только одна голубица чудная Не улетала съ быстрыми стаями, Тихо кружилась надъ храмомъ поруганнымъ, Будто въ немъ она что-то оставила. Пресвятая Богородица на муки сошедшая, Пронзенная стрлами нашими, Поднесла голубицу трепетную Къ сердцу Своему кровью истекавшему: «Лети, голубица райская! Лицомъ къ земл на широкой площади Лежитъ солдатъ умирающiй, Испить передъ смертью хочетъ онъ. Одинъ только разъ онъ выстрлилъ, Выстрлилъ въ церковь печальную, Оттого твои крылья чистыя Кровью Моей обагряются. Омочи этой кровью его губы убогiя! Напои его душу бдную, И скажи ему что приходитъ Богородица, Когда больше ждать уже некого, И только если заплачетъ онъ, Увидавъ Мое сердце пронзенное — Скажи ему что радость Матери Своей кровью поить дтенышей.»

Божье Слово.

Въ ту годину люди отступили отъ Господа, И другъ друга поджидали съ ножами острыми, И пустла земля трупами смердящая, И глумились дти надъ болящей Матерью, И горли наши церкви православныя, Подожженныя по наученью Дьявола. Господь, жаля народъ оставленный Призвалъ Егора — человка праведнаго. «Егоръ, вижу я — бсы морочатъ ихъ. Сильно скорбитъ Мое сердце отчее. Мое Слово въ теб! даже самые гршные Предъ тобой покаятся и слезами утшатся.» Пошелъ Егоръ, но только Слово вымолвилъ — Лютые люди на него накинулись, Посадили его за ршетки желзныя, Неуемный языкъ ночью отрзали. И радовались что Слово благодатное Навкъ въ груди человчьей заперто. Но ангелъ прилетлъ, перстами чистыми Изъ сердца Егора онъ Слово выпустилъ. Вылетла на волю Птица тихая, И по птичьи тихо зачирикала, И люди, слушая слова непонятныя — Понимали ихъ и отъ радости плакали, И бросали ножи, и смялись по младенчески, И каясь лобзали землю весеннюю, И глядли какъ Птица вольная Кружилась надъ блыми колокольнями, Улетая къ своему гнзду высокому, Что вьетъ она въ самомъ сердц Господа.

1 2